Выздоровление

Пшеничников Владимир Анатольевич

А доклад все равно придется писать здесь. Домой он уже давно не брал ни одной бумажки, отключал телефон, если не ждал звонка, дома он должен был отдыхать от ежедневного — вот теперь он имеет право сказать без обиняков — от каждодневного купания во лжи. Так.

Решения последних партийных пленумов, даже съезда он приветствовал привычно, без особых эмоций. Библиотека, ДК, богомаз-оформитель со знанием дела разносили новости по красным уголкам в виде плакатов, стендов, накопительных папок, передвижного политинформатора. Занимаясь пропагандой даже и сверхгениальных идей, трудно еще и как следует осмысливать их, вникать и проникаться. Осмысление начинается с конкретных примеров. И Борис Павлович невольно посмотрел

на ящик стола, в котором он хранил все, что можно было достать о Чернобыле… Интересно, нашлась бы в прежние времена, случись такое, шапка, чтобы прикрыть все это от миллионов пар глаз?..

И, грешно сказать, он был даже рад вот этому нынешнему сезону дождей, сковавшему не только их район, но и всю область. На сегодняшнем селекторном первый секретарь обкома впервые назвал обстоятельства чрезвычайными. Но то, что было предложено, потребовано им от чуткой аудитории, мало походило на чрезвычайные меры. И в этом тоже была правда.

Творящееся сегодня с погодой сравнивают с пятьдесят восьмым годом. Борис Павлович помнил этот год. Тогда все же дождались сносной погоды, хотя и не ждали так откровенно, как сегодня. Зерном были забиты клуб и овощехранилище, гаражи и свинарник, в школе оставался свободным только один класс для малышни… Переувлажненное просо засыпали тогда в правление колхоза, оно загорелось в тесноте, и вонючую жижу выплескивали через окна и двери, и долго не могли избавиться от запаха тления, вони распада, разложения, пропитавших некрашеные полы, выползавших и среди зимы из-под пола… Да, но тогда дождались погоды, прицепные комбайны еще что-то успели взять с подсохших полей и нив, а сегодня ждать нечего. Именно так. Мысль показалась Борису Павловичу абсолютно бесспорной. Ведь и Чернобыль не попугал, а вдарил; и по головам тонущих с «Адмирала Нахимова» неотвратимо и не случайно шел сухогруз без огней; и поезда не тормозят в последний момент, а сшибаются насмерть… Телефон, черт бы его побрал…

— Машка говорит, надо дедушке кашки отнести!

Борис Павлович промолчал.

— Па-ап! Ты чего?

— Я слушаю.

— Ты на ужин собираешься?

— Рано еще.

— Тебе рано, а мы с Юркой в кино нынче пойдем!

— Он приехал?

— Да ну тебя! Короче, мы садимся. Идешь?

Борис Павлович положил трубку. Увидел в углу кабинета сноп, пузатый сноп пшеницы урожая, трудно вспомнить, какого года. Эталон. «Пусть стоит», — подумал бессвязно. Может быть, он тоже сегодня юбиляр.

Телефон зазвонил снова.

— Папух, если ты там правда перестраиваешься, то имей в виду, перестройка касается всех сторон человеческой жизни. И семейной в первую очередь! Дети у тебя должны духовно расти, а внучка спать не будет, пока дедушку не дождется.

— У тебя все?

— Ну, а че ты там, правда? Агроном и то дождику рад, баню достраивает…

Борис Павлович не дослушал. И сейчас же укорил себя. Что за нетерпимость? Помечтать не дают? Светка, между прочим, знает, что он терпеть не может новомодную социальную лексику в домашнем обиходе. Зачем же постаралась уколоть?

Все-таки тускло светила лампочка над столом… А с улицы свет ярким кажется. «Генсек» заседает, скажут. И никто не зайдет. Останься он на эти десять лет механиком, простым трактористом, наверное, были бы у него друзья, задушевные собеседники… Вообще, что изменилось бы, останься он в стороне от навяленной должности? Так же выросла бы Светка, только, может быть, поменьше гонорку нагуляла; так же родила бы ему Машку-забаву, потому что за кого ей еще выйти, как не за Юрку… А он постарел бы на десять лет и… и купил бы, например, не «жигули» по райкомовской очереди, а «москвич», только за руль, пожалуй, садился бы почаще, имел практику и не дрожал бы так, отвозя своих женщин на базар в пристанционный городок и по магазинам.

Ладно, прошли десять лет и прошли.

Борис Павлович

еще закурил, но, кажется, из другой пачки взял сигарету, закашлялся… Нет, не прошли эти годы, сидят в нем сейчас, как один… как один к одному… Он прошелся по кабинету. Почему так обрадовал его этот сезон дождей? Отпала необходимость врать. Но разве вот это ожидание вёдра — не ложь? Впрочем, он-то как раз и не ждет его…

Да ему еще повезло, вот ведь что! А если бы колхоз, не дай бог, в передовые выдвинулся, что с Гончаруковыми связями было реальной вещью? Вот когда обрушилась бы ниагара лжи! А так его больше прорабатывали, ставили ему на вид, навешивали выговора, и попутно говорилась, хотя и частичная, правда, и ему не было нужды завираться. Кому-то доставалось похлеще, и до пенсии не отмыться, и в должности оставаться еще, может быть, не один год — жди, когда развенчают неправедные победы. Глотов сегодня: «Мы не требуем перестраиваться товарищей из «Прогресса», они всегда умели работать…» А в «Прогрессе» за головы хватаются: «хозяин» (Герой, депутат и член обкома бывший) на пенсии увлекся рыбалкой, помогать не хочет, и что завтра делать с незавершенным строительством — неизвестно…

Борис Павлович сел за стол, накружившись по скрипучим половицам, вздохнул. Ладно, никуда он не денется. Ничего ведь не случилось с райкомом. Был Гнетов, стал Глотов, тезка его уважаемый… «Постоянное движение вперед с непременным ускорением», — прочитал он на листочке. Какое-никакое, а ускорение они обеспечат…

Так. Если завтра с утра в третью, то в школу только к концу примерно четвертого урока можно попасть. Это поздно. На картошку надо будет завтра же; транспорт на Гончаруке, вольнонаемные на Чилигине, а ему вот школьников мобилизовать… Нет, в школу надо с утра, если не появится какой-нибудь нюансик… Борис Павлович вспомнил, что Матвеев в больнице. Вот, подумал облегченно, и не надо тащиться в Богодаровку даже и на председательском «бобике».

Он снял телефонную трубку.

— Машенька? Хм, ты чего, бабак, в детство впадаешь?.. Короче, я тут закончил. Сейчас зайду в больницу к Матвееву, и домой, — он подумал и решил сказать: — По календарю сегодня, между прочим, ровно десять лет… Что? Откуда вы знаете?.. Так они в кино собирались… Ну, и не такой уж это юбилей, между прочим… Ну, тогда иду, двигаюсь, короче, к дому!

Говорит, надоел ты за эти десять лет, как, знаешь, кто?.. «Выясним», — подумал Борис Павлович, улыбаясь. Входную дверь правления он защелкнуть не забыл, для надежности подергал за ручку и пошел домой, где, оказывается, уже изжарилась юбилейная утка.

«ЧЕРНАЯ ДЫРА»

(страницы амбарной книги)

Мы давно не виделись, и сегодня Моденов назвал себя «черной дырой». Столько, говорит, заглатываешь ежедневно газет, столько журналов ежемесячно; через глаза, уши и открытый рот проникает в бренное тело страхового агента дьявольское излучение телевизора, — а где же выход? Во что все это переплавляется, перепекается внутри?

Куда мы торопимся?

Амиель: «Критицизм, ставший привычкой, типом и системой, становится уничтожением нравственной энергии, веры и всякой силы…

Чтобы делать людям добро, нужно жалеть их, а не презирать и не говорить о них: дураки! Но говорить — несчастные!

Доставлять счастье и делать добро — вот наш закон, наш якорь спасения, наш маяк, смысл нашей жизни. Пусть погибнут все религии, только бы оставалась эта, у нас будет идеал, и стоит жить».

Прежде чем начинать перестройку, надо было решить, а что станут люди читать?

Понимаю ли я чеховское: с котомочкой по белому свету? Действительно ли понимаю?