Выздоровление
Шрифт:
«Фамилие вымышлена, но Егор имеется».
«Нам не надо иносказаний, недомолвок и прочей изоповщины. Говори так, если есть, что сказать!»
«Пошлятина какая, фу!»
«Александр Николаевич говорил: «Когда устроится прочное хозяйство общин на артельном начале, то будет такой прогресс в хозяйстве, о котором мы и помышлять не можем». Я имею в виду Энгельгардта».
«Не плагиатничай, говорю, у народа! Народ не виноват, что умеет писать только заявления и жалобы».
«Дай срок!..» — и так далее.
А как, вы бы видели, была перенасыщена рукопись эпиграфами! Сплошной
Но остались еще две главки этого «бригадного» повествования. Милости просим, нам не жалко…
Дорогая Маша! Письмо твое получила еще перед Днем Конституции, а отвечаю, как видишь, после седьмого ноября. Ну, ты сама видишь, что творится.
На твой вопрос сразу же отвечаю: нету! Если зимой будет, то дорого, а косынками у нас никто не вяжет, только метр на метр — теплые шали. И двести рубликов. И хорошо, если не подкрасят в чаю, нитку не подпустят. Но в общем я буду как бы себе брать. Или шаль тебе не нужна?
Вася у меня болел, лежал в больнице. Простыл. Я сказала Елене Викторовне: воспаление у него или бронхит — все равно ложи. Это же мука мученическая смотреть, чем они занимаются возле своих комбайнов при такой погоде! Положила, а оказалось — воспаление в самом деле. На рентген в Мордасов съездили — у него там еще спайки. Говорят, ты, дядя, еще раньше воспаление на ногах перенес. Что же, говорю, на медосмотрах у вас осматривают? Ну, ты представляешь, что на это мужик может ответить! Но сейчас ничего, выписали, работает.
Мужиков как палками побили.
Павлушка рассказывал, как гостил у тебя. Спасибо, конечно, но ты не поваживай. Начнет еще деньги занимать. Кассету с этим «примусом» он, наверное, на твои купил? Не надо, Маш. Хорошо, что вроде как тетка у него теперь есть в городе, но и поваживать, Вася говорит, не надо.
Ну, какие еще новости? Праздновали праздники как-то так… Ты знаешь, я, наверно, второго буду рожать, последние годочки. Брошу все и буду нянчиться, пока натуральной бабкой не сделалась. Что я, из-за денег, что ли, работаю? Да провались они, все у нас есть.
Чилигин твой скушный, даже ругаться с ним неохота. Уголь, дрова — не дотолкаешься… Но это, Маш, не интересно. Вообще, как до стенки дошли. И все можно, и ничего не хочется. Да и захочешь, Маш, когда еще добьешься?.. Ты чувствуешь? Ну, ты-то, может, и не чувствуешь.
Пиши, я люблю твои письма читать. Вспоминаю, как сама приехала в Лопуховку девчонкой райцентровской, как Матвеев за мной начинал ухаживать, а отец его «учителкой» меня называл. Чилигин играл
Твоя Вера.
С наступлением морозов решили, что зябь уже не поднять. Раскисшие за полтора месяца поля быстро промерзали. Сначала на три пальца за ночь, потом на четыре, через неделю — на четверть, и уже не оттаивали за день. И оставалось немного, и жалко было бросать, но куда денешься… Давно уже ковыряли землю без предплужников, черед отводили.
И настал день, когда первым, хотя и перед самым обедом, на загонку выехал Микуля; пристроился к нарезанной за два дня трехметровой ленточке, врубился, — и два лемеха четырехкорпусного плуга с каким-то кряком, услышанным даже в кабине трактора, отскочили, остались среди чуть оттаявших на солнышке комьев развороченной земли. После этого решили с зябью завязывать.
— Отпустит мороз, я все равно добью, — заявил Микуля.
— Отпустит, жди, — ухмыльнулся учетчик. — Седьмого снег нападал? Теперь декабрь на носу. А много растаяло? Короче, я отчитываюсь за сто процентов, и все.
— Как это все? — строго спросил Иван Михайлович. — А на кого нам потом весновспашку вешать?
— Мать дорогая! — учетчик торопился в Лопуховку, и долгий разговор ему был ни к чему. — Сколько можно говорить: на подряде мы, на подряде! В принципе никого не должно интересовать, когда, что и сколько мы делаем. Под урожай рядились — ждите урожай!..
Разговор был не новый. Но, пожалуй, один только учетчик сердился на Ивана Михайловича, на Карпеича еще да на молодых Иванов — Анучина и Оборина за их, мягко говоря, твердолобость и недопонимание момента. Момент, что и говорить, был интересный…
— Кончайте бузу, — вмешался бригадир. — А ты отчитывайся как есть. Семьдесят два гектара, скажешь, оставляем… Все.
Учетчик уехал на «луноходе» домой.
— На двух комбайнах моторы надо полиэтиленовой пленкой увязать, — вспомнил бригадир, а дальше ему не пришлось придумывать дела для бригады, они сами напрашивались. — Сеялки развернем — весной не докопаешься. Все бороны — к клубу, будем потом перевозить потихоньку к кузнице. Так… А вы, друзья, чтобы сегодня же плуг на просяном выдернули. И тележку от подрытого куста притащите заодно… Все. Тут по ходу сообразим. Машина после шести нынче придет. Теперь все.
Но еще покурили. Отыскали молодым Иванам ломы, плуг на просяном выковыривать.
— Не надо было бросать, — сказал Микуля.
Павлушка Гавриков провожал взглядом Иванов.
— Жди их теперь, — сказал. — Надо было мне ехать.
— Приказы не обсуждаются, — наставительно изрек Микуля и пошел отматывать полиэтиленовую пленку; Володя Смирнов за ним.
— Вы там не больно шикуйте, — сказал им вслед Иван Михайлович. — На окна оставьте. Пушкин вам их будет затыкать?..
Коля Дядин отправился в гримировку к топливному насосу, над которым колдовал уже третий день; своим ходом решил человек в мастерские ехать.