Выздоровление
Шрифт:
— Какие руки в брюки? — Василий тоже хотел подняться, но тесно было двоим в «приемном покое» размахивать руками.
— Там Гавриков ваш, — не слушая, продолжал Ревунков. — «Не нужен вам хлеб, считайте, что это наша натуроплата». Вы что?!
— Ну, а что «что»? — Василий вынужден был смотреть снизу вверх. — Много по тридцать центнеров? Пусть. Отвезем пенсионерам, кому скажете.
— Нет, ты соображаешь, что ты говоришь? — изумился Ревунков. — Ты посмотри за окно! Ты посмотри вот, в сводку! — он вытащил какую-то бумажку. — Ладно, не соображает Гавриков…
— Петро?
— Что
— Пусть семена…
— Вот видишь!
— Да что я вижу? — Василий все-таки встал на ноги. — С Гавриковым разберемся… Что я должен видеть?
— Ты… ты, Василий Софроныч, сядь, — вдруг примирительно сказал Ревунков. — Нервов уже не хватает. Садись, — он тоже сел. — Пришел ведь спокойно поговорить, — усмехнулся. — Больница, понимаешь, а мы как в правлении…
Василий молчал.
— Ладно, придумаем что-нибудь, — Ревунков поднял было руку к его плечу и опустил. — Давай посоветуемся… Твои ребята говорят: вывозите! Не можем мы сейчас вывезти, понимаешь? На «бобике» с председателем полтора часа в один конец ехали. Под шиханом — пропасть… Да и теплей им в кинобудке, в самом деле. Сами ведь не захотели передвижной вагончик брать…
Василий не знал, что говорить. Для него это все-таки тоже была новость. Ну, разговаривали недели две назад, но ведь тогда не придумали, как зерно в клуб выгружать… Одна машина тогда возила от них, в час по чайной ложке…
— Растревожил я тебя, — Ревунков вздохнул. — Ведь хотел завтра зайти… Разве я твоих ребят не понимаю? Уборку практически закончили, потерь минимум… Это по нынешнему году! В первой, в четвертой еще мужики стараются, а так… Хм. Хотел сказать: молодцы, — а наворотил…
Василий мог только гадать, что хотел сказать Ревунков на самом деле.
— Да нормально, — пробормотал.
— Не могу я, Василий Софроныч, ничего тебе сказать о натуроплате, — опять вздохнул, и вроде бы искренне, Ревунков. — И договор есть, и положено вам, но ты посмотри, год-то какой… Не думай, райком нас за глотку не берет, — он усмехнулся. — Жариков в районе орудует, из обкома. Наши при нем и рта не раскрывают. И не поймешь, что конкретно надо. То: район без семян останется, давайте переувлажненное через сушку на обмен. То… А-а! На ходу перестраиваться, только мозоли набивать. Ты как считаешь?
Что-то надо было сказать, и Василий сказал, что на будущий год обязательно надо полный севооборот за бригадой закрепить, и про интенсивную технологию сказал; в Богодаровке отличный перегной без употребления в прах рассыпается на месте фермы. И про технику сказал, про это он мог говорить долго: и сеялки нужны, и колесник, можно даже «Кировец» забрать, а лишний «МТЗ-50» выделить… Ревунков засмеялся.
— Не обижайся, Софроныч, — положил руку ему на колено. — Правильно ты говоришь. Но повремени. С Гончаруком у нас скоро прощание предстоит.
— Как
— Ну… переводят его, — Ревунков смутился. — Ничего, — он снова ожил, — скоро тебе последний укол всадят, тогда будем решать!
На прощание парторг сказал, что их бригада нравится ему от души, и не совсем было ясно, зачем все же он приходил в больницу.
Не успел Василий, зайдя в свою палату, ответить хоть что-нибудь на вопрос соседа Савелия Крашенинникова, интересовавшегося визитом парторга, как из коридора послышался Маринкин голос:
— К Матвееву!
Он развел руками и пошел на вызов.
— Знаешь, дядя Вась, в другой раз болей дома или в правлении, — сказала ему Маринка.
В теплом, освещенном тамбуре, наполовину занятом широким жестким диваном, его ждал Микуля (иначе называть Валерку про себя он так и не научился). Без шапки, в расстегнутой куцей курточке, — ни дождь, ни ветер его не берут! Когда Василий схватил свою холеру, с ним был Микуля. Конструировали ворошилку для прибитых дождем валков. Идея была Микулина — прицепить впереди старой жатки без мотовила полотняный подборщик, а Василий сомневался: скорости у полотен не согласованы, и, вообще, не потащат ли иглы подборщика солому вниз, в щель между ним и жаткой; и с какой скоростью двигаться комбайну по валку… На деле вопросов оказалось еще больше, но он уже и сам загорелся…
Короче, продуло основательно. Когда Микуля нагибался (а прямо он и не стоял), поясница его оголялась, и Василий, одетый куда как теплее, содрогался от зябкого озноба при виде его пупырчатой кожи. «Надень плащ немедленно!» — сердился. И вот Микуля перед ним. Здоровый, раскрасневшийся от одного лишь смущения, перекладывает сумку-пакет с руки на руку. «Сча-ас, — говорит. — Сапоги там намывает»…
Вошла Антонина. Не плащ, а балахон какой-то на ней. «Э-э, ребята», — догадался Василий и подмигнул Микуле. И на племянницу поглядел весело.
— Тут, дядя Вась, и от нас, и тетя Вера передала, мы заходили. Она завтра будет.
— Да я сегодня не скучаю без посетителей, — улыбнулся Василий.
Через пять минут пустопорожнего разговора Антонина спросила:
— Не знаешь, дядя Вась, Маринка тут?
— Где ж ей быть.
Антонина живо разулась и скрылась за коридорной дверью.
— Взвеситься хочет, — смущенно пояснил Микуля.
Василий посерьезнел.
— Ты сядь-ка, милый друг, — сказал. — Кто вам сейчас встретился?.. Вот. Понял? Почему же я последний все узнаю?
— А че тебе узнавать-то? — удивился Микуля. — Ты болей…
— Я знаю, что мне делать! — вырвалось у Василия, и он несколько умерил свой пыл. — И как же вы разгружались в клуб? Ведь не вручную?
Микуля взглянул подозрительно.
— Я серьезно спрашиваю.
— Да пришлось две рамы выставить, — Микуля расцвел в улыбке. — Знаешь, Софроныч, законно получилось! Сбили деревянные лотки, ну, с бункерами. На комбайне подъедешь, брезентовый хобот заправишь — и шуруй! Поле, правда, не ближнее. Но чем этих… ждать…