Вызов Ланселоту: есть ли нынче рыцари без страха и упрека?
Шрифт:
— Вообще-то не очень. Ты же в защиту весь упакованный выходишь, как рыцарь на турнире.
— Слышь, а чего вы как-то не похоже на фильмы деретесь — сколько я в кино видел драк на шпагах, но такого ни разу.
— Кино — дешевка. Артистов по-другому учат. Их в настоящем бою сразу бы убили.
Чернов понимающе кивнул:
— С обычными драками или каратистами тоже так — на самом деле одного удара хватит, чтобы вырубить, а они все дерутся, дерутся… И все равно, кино — это класс! Боевики особенно. Хотя и дешевки. Но и в жизни ведь сплошные дешевки.
— Я не говорил, что моя!.. А что любовь?
— Дешевка это…
Чернов примолк. Рукавишников поглядел на него с уважением. Не треплется — и это правильно, по-мужски. Верно, пережил роковую любовь. Наверное, ОНА ему изменила или еще что-нибудь в этом роде, а то и покруче.
— Расскажи…
— Мамку с папкой люби пока что, а то много хочешь знать, — сказал Чернов покровительственно. — Жизни ты еще не нюхал… и не спеши.
— Я не маленький!
— Ну да, ты вон какие шары ложишь!
— Кладешь, — автоматически поправил его Кирилл.
— Что «кладешь»?
— Правильно говорить «кладешь».
— Не понял… — с сарказмом процедил Чернов. — По-русски, что ли, учишь говорить, Профессор?
Не в первый раз Чернов называл его Профессором, и Кирилл уже не обижался. Без прозвища не проживешь, а Профессор получше будет, чем тот же Бугай. Так обращались к Чернову несколько интернатских мальчишек из тех, что постарше. Поскольку интернатские порядки Рукавишникову были не указ, он обращался к Чернову по-своему.
— Извини, Дима. Я по привычке. У нас дома все друг за другом следят, чтобы правильно говорили.
— Порченный ты воспитанием… У меня вот мамы-папы не было, чтобы «русский» через два «с» научить писать. В интернате, знаешь, не до жиру с падежами. Особенно при старом директоре было круто. Заслуг у дедка выше крыши. Грудь в орденах. А дерганый такой, будто ордена эти на нервы ему пришпилены. Только ты, допустим, начнешь припухать, так сразу и затопчет.
— Ногами? — ужаснулся Кирилл.
— Когда чем… — туманно сказал Чернов. — А теперешний директор пока что с идеями носится. Так всегда с новенькими. Особенно которые только после института приходят. А повошкается немного с нами и стухнет. Не нами заведено, не на нас и кончится. Видали мы всяких и видали мы все. Лично меня в трех детдомах воспитывали. Везде сперва поют в одну дуду: велкам, сиротка, в нашу обитель добра — здесь ты будешь хеппи. Тебя, сиротку, тут сытно накормят, тепло оденут, крепко обуют, научат пользоваться носовым платком, любить слесарные тиски и бить строго в челюсть. Въезжаешь, о чем я? Не, Профессор, ты не поймешь.
— А чего понимать… Я вон здесь тоже без родителей, и ничего себя чувствую.
Чернова аж передернуло от такой наивности.
— Как же! Без родителей он! А если что, звякнешь вон по мобиле своей, и сразу примчатся небось как миленькие. Чего ж тебе и мобилу-то дали? Типа SOS, тону, погибаю.
— Нет, не так! И вообще, я не знаю, для чего мне ее дали. Я и не говорил по ней ни полслова. Не работает она почему-то.
— Как
— А теперь молчит.
Чернов хмыкнул:
— Молчит… Эх, Профессор! Весь кредит тебе небось растрынькали. Как теперь у родаков денег попросишь?
— Я вчера после обеда телеграмму дал.
— Вот это правильно! Молодец! — Чернов был доволен. — А то скоро, может, и в буфет не станут пускать. Тут не бильярдная все же. А сколь пришлют?
— Ну, я цифру не называл… — поосторожничал Кирилл.
— И зря, братишка-Профессор! С некоторыми надо говорить языком цифр. Я бы со своими предками долго не чикался. А ну, сказал бы, банкуйте мне по-быстрому! Все, что положено, как наследнику. Деньгами, конечно. Мне с рухлядью возиться смысла нет. Вот бы посмотреть на них, как они скукожатся… А не хрена было плодить! Только где их искать, Профессор? Один я на свете, и хату вот еще не дают, зажали. И не рыпнешься, жалуйся не жалуйся.
Кирилл не ответил. С одной стороны, если бы можно было вот эдак сказать родителям и если бы ему дали все как наследнику, — он бы нашел, куда деньги пристроить. А с другой — это как же такое сказать! Гм, ладно еще сказать, а разве дадут? Сразу найдут тысячу причин, почему не дать.
— Если пришлют рублей хотя бы пятьсот, мы их, Профессор, на мороженое не потратим, — продолжал Чернов. — Прикинь, ты еще и пиво небось не пробовал? Какой же ты рубака-мушкетер, если так! Д’Артаньян в твои годы уже винцом баловался — будь здоров. У них, у французов, с этим легко. Там этого вина так много, что и детям наливать не жалко.
— Откуда ты знаешь?
— Оттуда! Рассказывали знающие люди, что там и местные детдомовцы получают стакан к обеду. Ты литературу почитай, Профессор. Француз пиво не пьет. И водку тоже не пьет. Все вино да вино. Хоть залейся этим вином. Нам так не жить. Нашей водки хлебнешь — и сразу с копыт. За что нас, русских, и боятся везде.
— В фехтовании русских не очень боятся. Опасаются только. Шпагой много кто в мире владеет — французы те же, американцы, китайцы…
— Брось! Шпаги, мечи… Это теперь баловство для жирных. Они и на лошадь, и за шпагу — лишь бы жир сбросить. А тебя разводят, как мальчишку, чтобы ты буржуев развлекал и тонус их поддерживал. Но ты и есть мальчишка, Профессор. Ахи-охи, о спорт, спорт!..
Кирилл поежился. Вообще-то да, есть такое ощущение, что спорт — не для всех. Одни билеты на Олимпиаду в Афины вон сколько стоят. Тысячи долларов, если на все бои сходить. Им тренер в Москве называл цены — все прям упали.
— Нет, ты зря, Дима. Мне спорт много дает. Осанка, координация, у меня третий взрослый разряд уже. И тренер в Москве говорил, что у меня все данные: ноги и руки длинные, кисть перспективная, прыгучесть…
— Смешно! В чемпионы надеешься прыгучестью пробиться? Так тебя и пустили в чемпионы! В лучшем случае в тренеры пойдешь — таким же пацанам мозги пудрить. А в большой спорт не пустят. Там все схвачено.