Взбаламученное море
Шрифт:
— А что ж мы на поседки едем? — спросил Александр.
— Непременно. Марфуша! — крикнул Иона Мокеич, приотворив маленькую дверь в соседнюю комнату: — дай-ка нам наливочки!
— Что! к чему это? после обеда!
— Наливки-то? Да ведь ее всегда можно; это не водка, — успокоил его Иона Мокеич.
Марфа, лет двадцати девка, с толстыми губами и грудями, принесла на подносе бутылку наливки и две рюмки, и все это поставила на стол.
— Честь имею рекомендовать; это главная моя султанша! — объяснил о ней Иона Мокеич.
Марфа
— Какая женщина, у! — дополнил о ней еще Иона Мокеич.
— Вероятно! — подтвердил Александр.
— У!.. — повторил Иона и заставил Александра выпить рюмку наливки.
Тот выпил и чуть не выплюнул назад, говоря:
— Она совсем не подслащена!
— Совершенно! — подтвердил и Иона. — Сахар ведь искусственная вещь… букету уж при нем такого нет, а тут сама натура, как есть.
— Какой тут, чорт, букет.
— Нет, ты попробуй, выпей-ка еще одну, так и увидишь, что так надо.
Александр отнекивался было.
— Да полно, чтой-то, выпей!.. — произнес Иона, как бы несколько обидевшись.
Александр выпил и, в самом деле, не с таким отвращением.
— А что, мы скоро поедем на поседки? — сказал он.
В голове у него начинало пошумливать.
— Все надо, друг милый, по порядку, чинно, не торопясь, отвечал Иона Мокеич; сам он пил уже четвертую рюмку. — Гаврюха, Гаврюха! — подкликнул он, стуча в окно, проходившего мимо высокго мужика.
Тот вошел в комнату. Это был его собственный ткач Гаврила, сначала, по наружности, смотревший очень обыкновенным человеком.
— Во-первых, скажи ты мне, милый человек, — спросил его барин: — что, в Кузьмищеве начались поседки?
— Начались бы словно, — ответил тот довольно громко.
— Тсс!.. тише! — крикнул ему шопотом Иона Мокеич и отнесся к Александру: — не любить у меня этого моя главная-то барыня. «Дома, говорит, что хошь делай, — по чужим местам, по крайности, не срамись!»
— Ну, друг, милый, — обратился он снова к Гавриле: — вот тебе мои ключи драгоценные, поди ты потихоньку от Марфуши… я ее вызову сюда, будто одевать себя… возьми ты там в чулане четыре бутылочки наливки, пряничков, изюму, орешков; положи все это в корзиночку, поставь ты ее под беседку, в мою, знаешь, тележку, запряги ты мне ворона коня и выезжай к нам к крыльцу.
— Слушаю-с, — отвечал Гаврила, видимо с полною готовностью, и вышел.
— Бесценный насчет этого человек! хоть три ночи простоит, где уж скажешь, — не тронется! — объяснил и о нем Иона Мокеич, а затем вышел, позвал Марфу и сильно, как было слышно через перегородку, старался занять ее самыми разнообразными разговорами.
Через полчаса они уже сидели: Александр — верхом на своем коне, а Иона Мокеич и Гаврила — в тележке. Марфа провожала их на крыльцо.
— Когда
— Да вот к нему, погостить ненадолго! — отвечал Иона Мокеич смиренно.
Несмотря на вольнодумный характер, он, кажется, находится в сильных лапах у своей главной султанши.
Когда два наши рыцаря, с своим могучим оруженосцем, тронулись на свои романтические приключения, Марфа проговорила, зевая во весь рот:
— Какой тот молоденький-то барин смазливый, не то, что наш плешивый чорт!
12
Поседки
Кузьмищево, казенная деревня, расположенная по большой дороге, тянулась в длину версты на две. Во всех окнах изб мелькали огоньки, и в одной из них, довольно большой, свет был как-то поярче. На улице была совершенная тишина: изредка проедут запоздалые извозчики, или выведет кто-нибудь из мужиков лошадь попоить к колодцу, или наконец быстро промелькнет какая-нибудь женская тень с пряслицей и устремится к этой именно избе. Александр и Иона Мокеич, выехав откуда-то с задов, тоже подъехали к ней.
— Прежде всего, друг сердечный, надо подкрепиться! — сказал, кряхтя и вылезая из своей повозки, Иона и вытаскивая из корзинки бутылку, из которой заставил Александра выпить целый стакан, а сам выпил два. Потом они вошли в сени, оставив Гаврилу у лошадей. В довольно большой избе, по всем передним лавкам, сидели молодые женщины и девушки, по большей части все недурные собой.
Под полатями стояли молодые парни, а некоторые из них, по преимуществу имевшие в руках гармоники, сидели промеж девушек, но те всегда при этом старались их выпихнуть и выжить от себя.
— Не примете ли странником, идем из далеких мест: обносились, обовшивели! — сказал, входя, Иона Мокеич. Корзинку он захватил с собой.
Хозяйка избы, довольно молодая женщина, сейчас же его узнала.
— Милости просим! — сказала она, смеясь, и, согнав с одной скамейки ребятишек, предложила ее гостям.
— Чей такой — молодой-то барин? — сказала она Ионе, указывая на Александра.
— Дворянин Нищин, из усадьбы Огородова, под пряслом родился, на тычинке вырос и теперь на коле верхом изволит русскую землю объезжать!.. — отрекомендвал его Иона Мокеич.
— Да полноте, лешие, это из Лопухов барин-то; я видела его… ягоды носила! — толковала другая баб в толпе.
— Какой нарядный! военный, знать! — замечали иные.
Александр не без удовольствия видел, что он составляет предмет общего внимания. Но, впрочем, взглянув в один из более темных и многолюдных углов, он увидел свою красавицу-крестьянку.
— Здравствуй! Мы с тобой несколько знакомы, — сказал он.
— Вы мне, что ль, это говорите? — сказала она приятным голосом.
— Тебе… Я тебя видел и восхищался тобой в Дубнах.