Взбираясь на Олимп
Шрифт:
— Бурная реакция, значит попал в точку. И не надо мне рассказывать про свою несчастную жизнь. Многим приходится еще хуже, чем тебе. Мне наплевать на твои проблемы с жильем, работой или ты так хочешь чувство жалости к себе вызвать? Неудачный ход, ничего, кроме отвращения, я к тебе не испытываю. Ты такая же, как все эти мечтательницы театралки. Болеете театром, идете по головам, за роль на что угодно пойдете, надо будет предать — предадите, надо будет переспать — переспите. Не надо строить из себя правильную, честную девушку.
— Как ты можешь так говорить? Ты меня совсем не знаешь.
Мои эмоции зашкаливали. Я перепрыгивала с «вы» на «ты» и обратно. Я была в ужасе от его слов. Он поливал меня грязью, как бы между прочим, не делая на этом
— Мне не нужно знать тебя, чтобы сделать вывод о том, какая ты, — он подошел ко мне вплотную и нагло смотрел на меня с высоты, как на вошь. — Твое лицемерное поведение выдает тебя. Как ты подмазалась к Тамаре Алексеевне, потом к ее дочке, добралась до мюзикла, но там тебе по рукам дали. С Маркушей начала дружить, в надежде лакомый кусок от его дяди заполучить. Добровольскому пятки лижешь, а он тебе по доброте роль предлагает. Переживал за тебя старик, боялся, что после мюзикла ты сломаешься, вот и решил тебя реанимировать. Только толку, труп не оживишь. А ты ходишь такая важная! Видела бы ты себя со стороны, не задирала бы так нос. Выглядишь, как обезьяна, бегаешь, прыгаешь, улыбаешься, перед всеми педагогами заискиваешь. Именно поэтому они о тебе так хорошо отзываются. Я же не вижу в тебе никакого таланта. Думаю, что все таки был коридорный конкурс, потому что Добровольский взял тебя из жалости на платное, ты же можешь слезу пустить, когда надо, а он просто очень добрый человек. Вот и учится теперь бездарная обезьяна в театральном институте, занимает место какого-нибудь действительно стоящего человека. Неужели заплачешь. Нет? Ты даже не можешь нормально эмоции показать, как мы будем играть? Ты абсолютна ничего не можешь. Лучше бы взяли Инну, она у вас и красивая и талантливая.
От потока его грязных слов, я застыла, сдерживая слезы, сжимая до боли руки в кулак. Эту битву я проиграла.
— Что ты молчишь, давай, сделай что-нибудь. Ответь мне. Неужели ты плачешь? Какая ты убогая. Точно убогая.
Он схватил меня за руку и тихо зашептал:
— Ты ничего из себя не представляешь. Возомнила себя актрисой, неужели мечтаешь в театре работать, а может и в кино? Что ты молчишь? Я тебе отвечу наперед, что таких убогих обезьян, как ты, никуда не возьмут.
— Ненавижу, — выпалила я и отвесила обидчику пощечину. Это была не театральная, а самая настоящая пощечина. От удара у меня зачесалась рука, а у него на лице медленно стало проступать красное пятно. Насмешка исчезла с лица Холода, он резко схватил меня за горло и прижал стене.
— Убогая обезьяна, — процедил он сквозь зубы и вцепился в меня своими губами. Это был требовательный, властный, наглый поцелуй. Я сопротивлялась, била его кулаками, тянула за его длинные волосы. Он отпрянул, довольно ухмыляясь, его глаза блестели. Я собрала последние силы и отвесила ему еще одну пощечину, заставляя его голову повернуться в бок.
— Браво, — прозвучало из аудитории. В мастерской стоял Добровольский, довольный увиденным, он гладил себя по бороде и с хитрым прищуром улыбался. — Это очень хорошо. Теперь повторим все то же самое, только с нашим текстом.
Я была выжата. В какой момент в аудитории оказался Добровольский, я не знала. Также я не знала, сколько он успел услышать из нашей перепалки. Было гадко. Та самая пружина внутри меня лопнула, сломалась. Слезы сами потекли по щекам. Холод занял место в мизансцене, приготовился. А я все также стояла у стены, вжавшись в нее и не могла собраться с мыслями. То, что он мне говорил — это его настоящие мысли или он сделал это специально, чтобы вывести меня на эмоции? Как бы оно не было, мне было больно и обидно. Я испытала шок.
— Наденька, давай, занимай место. И начинай, когда будешь готова, — говорил Константин Сергеевич.
— Я не могу, — шепотом призналась я.
Я
Лучшим местом для моих переживаний была костюмерная. Тихая гавань, куда приходили уединиться Пашка с Тасей. Я спряталась за стойкой с костюмами, села на пол и позволила себе выплакаться. Холод сделал это, чтобы расшевелить меня, он так не думает. Обидные слова снова и снова прокручивались в моей голове. И почему мне опять так важно его мнение? Почему мне важно, что он думает обо мне? Если бы эти слова сказала мне Инна, мне было бы все равно. А что, если я действительно ничего из себя не представляю, и он просто сказал мне правду? Эта версия показалась мне самой верной, я начала верить в собственную бездарность и убогость.
Зашелестели вешалки с одеждой, уверенной поступью в костюмерную вошел Холод. Увидел меня, присел напротив.
— Как дела? — спросил он.
— Нормально, — ответила я, изображая равнодушие.
— Я не хотел тебя обидеть, цель была другая.
— Я понимаю, — согласилась я, мысленно выдыхая и понимая, что все сказанное им было для того, чтобы расшевелить меня и заставить выдать нужную эмоцию. — Просто… было неприятно.
— Я стралася, — улыбнулся он.
— Старался?!
— Тебя легко вывести на эмоции. Главное понять, куда давить.
— Ужасные слова.
— Это театр, привыкай.
— Почему ты опять так говоришь? Что плохого тебе сделал театр?
— Я увидел всю его суть. Изучил его изнутри. Жалко будет, если тебя там сломают.
— Никто меня не сломает!
— Конечно, пару обидных слов и ты уже бежишь слезы лить.
— Так не всегда!
— Ладно. Извини, если обидел. Было классно, хоть ты и сдулась под конец.
— Сдулась?! — возмутилась я. — Вот, — сказала я и указала ему на его красную щеку, с проступившими следами от моих пальцев, — так тебе и надо.
Он лишь рассмеялся.
— На сегодня закончили. Добровольский не захотел тебя больше мучить. Мне выговор сделал. Так что если ты закончила реветь, то собирайся, подвезу куда надо.
— Спасибо, я сама, — непринужденно отказалась я.
— Все еще дуешься?
— Нет. Вовсе нет. У меня тут еще дела, надо кое-что поделать, порепетировать, почитать. Ты езжай, а я сама доберусь, — я мягко выпроваживала парня.
— Как хочешь, — Холод настаивать не стал.
Всю ночь я провошкалась на матах. Обидные слова не давали мне покоя. Я придумывала множество самых гадких фраз и в своем воображении давала отпор обидчику. Но все мое бесстрашие и желание отомстить рассыпались от одного воспоминания его теплых, требовательных губ. Мое тело горело. Никогда прежде я не испытывала ничего подобного. Когда меня поцеловал Александр, мне было мерзко, противно, когда это сделал Денис, я не ощутила ничего, но после Холода меня словно охватила лихорадка. Я скинула с себя плед, сняла футболку. Жар не отступал, он доводил меня до исступления. Прикосновения холодного мата к горячему телу сводили с ума. Это была тяжелая ночь, полная новых ощущений и запретных желаний.
Глава 25
Шел второй месяц моего тайного проживания в институте. Мои накопления стремительно уменьшались, а найти новую работу с подходящим графиком никак не получалось. Денис помогал мне с питанием, он подкармливал меня в столовой, всегда приносил с собой завтрак для меня и тайно подкладывал мне в сумку булочку или пару яблок на ужин. Из-за стресса и неполноценного питания я сильно похудела, у меня появились темные круги под глазами. На качестве репетиций это не отразилось. Наоборот, вымотанная я меньше думала о том, как я выгляжу со стороны, как на меня смотрят люди и что они обо мне думают. Я была, как робот, по команде выдавала нужное состояние и отрабатывала в полную мощность.