Взлетная полоса длиною в жизнь
Шрифт:
— Как Вы себя чувствуете? — воскликнула, запыхавшись, медсестра, обеспокоенно заглядывая мне в глаза.
— Нормально, вот только пить хочется.
— Возьмите, — поспешно проговорила она, протягивая бутылку, с которой и выскочила из вертолёта, всё время прижимая её к груди.
Я с жадностью сделал пару глотков, прежде чем понял, что это спирт.
На следующий день, после официального доклада членам комиссии, мне стала ясна настоящая цена брошенной машины, когда переговорил с одним из представителей фирмы Микояна.
— После останова двигателей тебе нужно было как можно быстрее снижаться на высоту их запуска, — разъяснял он.
— Зачем такая спешка? — в свою очередь удивился я.
— Ты что, не знаешь о причине предыдущей аварии МиГ-31?
— Нет, я только что из отпуска.
— Мы же отправляли в институт телеграмму! Дело в том, что ОКБ, пытаясь дотянуть максимальную тягу к требуемым значениям, пошло на уменьшение зазоров между статором и лопатками турбины. Это и стало приводить к их зацеплению в процессе неравномерного охлаждения после выключения двигателя.
— Выходит, я оказался в стороне от этих событий?
— Володя, не бери близко к сердцу, — участливо похлопал меня по плечу собеседник, — всё хорошо, что хорошо кончается.
— Конечно, жизнь продолжается, — согласно кивнул я в ответ, — но до соплей обидно, что всё так просто.
Глава XXIV
В истории отечественного самолётостроения отдельное место занимает создание штурмовиков. «Профессором» в этом деле было ОКБ Ильюшина, создавшее в период Великой Отечественной Ил-2 и Ил-4, а затем Ил-40 со стреловидным крылом. Испытания его были закончены в 1955 году, а в следующем была выпущена первая партия из
Расследование лётного происшествия показало — самолёт с выпущенными тормозными щитками пикировал с ростом скорости, и ещё до ограничений, на сравнительно больших для этого штурмовика числах М полёта, рост углов атаки на выводе привёл к резкому ухудшению управляемости по тангажу и эффективности элеронов. В дальнейшем модифицировали тормозные щитки и установили в систему поперечного управления гидроусилители.
С начала 1980 года государственные испытания Су-25 были прерваны по причине боевых действий в Афганистане. «Наверху» приняли решение две опытные машины «обкатать» в зоне конфликта. Два ведущих лётчика В. В. Соловьёв и В. Н. Музыка — были отправлены на три месяца в чужую страну. Вернулись они невредимыми, получили ордена, не испытывая по этому поводу особой радости, вероятно потому, что поняли, кто чего стоит на такой войне, что нашу любовь к небу политики используют для того лишь, чтобы мы убивали друг друга.
Однако и небольшого срока пребывания оказалось достаточно, чтобы сделать вывод — этой машине суждено и дальше «тянуть» основной груз «черно-красной» работы. Горы Афгана были как раз теми «деревьями», на вершинах которых могли спокойно располагаться только «Грачи». Ниже их Су-17, ещё ниже — МиГ-21 и МиГ-23. Як-38 также пытался отыскать на них своё место, но как ни старался Юрий Митиков, лётчик-испытатель фирмы Яковлева, но так и не смог защитить «честь мундира». На высокогорных аэродромах, в условиях высоких температур самолёт вертикального взлёта и посадки не смог эффективно выполнять боевые задачи. А Су-25 «грузил на себя» авиабомбы разного калибра, блоки с НУРС, УР с лазерным наведением и вместе с пушечной установкой отправлялся в ущелье. «Ныряя» с одного склона и «выползая» с противоположного, он привозил иногда на своём теле до 100–150 пробоин от пуль и осколков снарядов. Цельносварная кабина из титановой брони не имела трещин и после пятидесяти попаданий. Первый и, может быть, последний бывший вице-президент России А. В. Руцкой, воевавший в Афганистане, благополучно катапультировался после попадания ракеты прямо в борт кабины. Защищаясь тепловыми ловушками от ракет с тепловыми головками в течение всей атаки цели, а от ракет «Стингер» — стальной бронёй и стальными тягами управления, «огрызаясь» назад из подвесных подвижных пушечных установок, штурмовик совершал по 6–8 вылетов в день. За всю девятилетнюю войну мы потеряли 23 штурмовика, выполнив около 60 тысяч боевых вылетов. Но всё оказалось напрасным — результат тот же, что и американцев во Вьетнаме. Повторив их горький урок, пришлось уходить. В жизни такое происходит каждый раз, когда становится ясно, что ты здесь никому не нужен. Если в составе оборудования Су-25 не было ничего «своего», то Су-25Т, наоборот, сильно отличался этим от предшественника. Новый прицельный комплекс автоматически распознавал малоразмерные подвижные цели, сопровождал, выдавал целеуказания и наводил на них УР. Его оптико-электронная система имела телевизионный канал и лазерный дальномер, позволяющие сопровождать цель с точностью до 0,5 м, даже если бы это была ворона. Тепловизионная система обеспечивала работу комплекса в ночное время. В том виде, в котором Су-25Т первоначально представили военным на испытания, эта машина, предназначенная для боевых действий у земли на предельно-малых высотах, требовала от лётчика работы на пределе своих психофизиологических возможностей. Мы оказались пред дилеммой: или требовать внедрение автоматизации систем управления, или строить двухместный штурмовик. Естественно, фирма пошла по первому пути и создала автоматизированную систему, обеспечивающую автоматический выход на цель и бомбометание с точностью 2–5 м. Причём после включения лётчиком режима «Привязка», цель сопровождалась даже в перевёрнутом полете и даже в случае, когда она неожиданно останавливалась. Такой ударный комплекс требовал длительного периода проведения испытательных работ, но историческая трансформация СССР определила судьбу этого штурмовика — он так и не был реализован в серии для оснащения авиационных частей России. Впрочем, не только его одного. Было бы несправедливо умолчать об упорной борьбе ОКБ Ильюшина, возглавляемого уже Г. В. Новожиловым, за «жизнь» своего детища — Ил-102 — представляющего собой дальнейшее развитие Ил-42. Два двигателя Р-33 без форсажных камер обеспечивали и высокую надёжность, и малые удельные расходы топлива. Несмотря на шестнадцать узлов подвески для приёма боевой нагрузки в семь тонн, предполагалось, что он будет иметь более высокие лётные характеристики, чем Су-25, и значительные потенциальные возможности по внутренним объёмам. В инициативном порядке ОКБ удалось построить первый экземпляр, одолжив двигатели в НИИ. Однако единственным, но крупным, камнем преткновения на пути проведения испытаний стал министр обороны СССР Д. Ф. Устинов. С негласного разрешения Главкома
Глава XXV
Существующие виды испытаний имеют довольно широкий спектр. Одни включаются в программу в обязательном порядке, другие изредка, потому что вызваны специфическими свойствами конкретного летательного аппарата. К такого рода испытаниям и относится определение способности самолёта к «козлению» на посадке.
«Козёл!». Нет, это не презрительное отношение одного человека к другому, ставшее распространённым в последнее время среди определённой категории людей. В авиации оно имеет совершенно другой смысл. Когда в момент приземления самолёт неожиданно отделяется от земли, то говорят, что он «скозлил» или «лётчик сделал козла». И такой «козёл» не страшен, если он не скоростной, по причине грубого приземления из-за преждевременной потери скорости. Гораздо опаснее скоростной, на повышенной скорости, когда возможна целая серия прогрессирующих «козлов». Здесь и до беды недолго. Причины «козления» кроются и в ошибках лётчика, и в конструктивной склонности самого летательного аппарата. Причём эти причины настолько взаимосвязаны, что при отсутствии одной из них, у другой может и не хватить «сил» для повторного отделения. Гораздо хуже, когда эти причины сходятся в одной точке. Тогда можно увидеть довольно неприятную картину: резкое взмывание самолёта вверх с потерей скорости, переход на отрицательные углы тангажа, удар передней, носовой стойкой о бетон и… Излишне говорить о последующих событиях. Если в массовой эксплуатации начинают возникать подобные ситуации, то испытания должны определить, что делать — учить лётчика или «лечить» самолёт. А, возможно, и то, и другое. В истории ГК НИИ ВВС такие работы проводились крайне редко. Из архивов кинохроники я видел кадры испытаний на «козление» первого реактивного истребителя МиГ-15. До сих пор перед глазами заснеженный аэродром и истребитель, не летящий и не бегущий по ВПП, а совершающий длинные прыжки. После каждого удара о землю шасси на мгновение исчезало из виду, самолёт как бы ложился плашмя на живот, полностью покрываясь поднимающейся вверх снежной пылью, а затем снова, подброшенный невидимой силой, резко уходил от земли.
Через два-три года с начала эксплуатации в частях ВВС Су-24, Управление боевой подготовки ВВС предложила нашему институту проверить лёгкий бомбардировщик на предмет «козления» и выдать рекомендации для лётного состава. Необходимость такой работы вызвала у меня удивление, так как по моим понятиям Су-24 не обладал для этого соответствующими «способностями». Изучив случаи, имевшие место в авиационных частях, я предположил, что это всё же результат ошибок молодых лётчиков. На предпосадочном режиме, не желая уменьшать скорость до указанной в Инструкции, чтобы не закрывать себе видимость ВПП носовой частью фюзеляжа, они планировали и выравнивали на повышенных скоростях и неизбежно сталкивались с дилеммой: садиться .на нормальной скорости, но с большим перелётом, или приземляться в начале посадочной полосы, но на скорости выше расчётной. Выбирают последнее — как менее грубый и заметный результат своей ошибки. Что бы я там ни думал, а для работы ведущим лётчиком командир определил мою кандидатуру, и оставалось только выполнять. Специалистом по взлётно-посадочным характеристикам был назначен молодой инженер, недавно прибывший после окончания академии. По тому, как он «заглядывал мне в рот», я понял, что теория испытаний для него только начинает превращаться в практику. Пока самолёт оборудовался контрольно-записывающей аппаратурой, инженеры определяли объём и содержание программы, я составлял методику проведения испытаний. Требовалось не только имитировать возможные ошибки лётчика на посадке, но и определить их последовательность, величину допускаемых отклонений и метод прекращения эксперимента. Наконец подошло время, когда нужно было переходить от слов к делу. Нет ничего худшего для лётчика, чем совершить грубую ошибку на посадке, самом сложном элементе полёта, по которому каждый на земле может оценить искусство пилота. С рождения авиации Учитель говорил своему «птенцу»: «Запомни, земля не прощает ошибок». И сколько бы не отмерила потом Судьба каждому из них лётной жизни, они всегда старались в одном полёте сесть один раз и как можно красивее.
С первого полёта началась борьба, борьба с самим собой, со своими привычками, инстинктами, да и со своими желаниями тоже. В одних полётах я «прижимал» машину к земле на повышенной скорости и в момент касания на две основные стойки «непроизвольно» дёргал ручку «на себя». В других наоборот, уменьшая скорость, с высоты 1–2 м падал на бетон и, приземлившись как ворона, «испуганным» движением отклонял ручку управления «на себя». Затем, усилием воли удерживая себя от профессионального вмешательства, давал возможность самолёту уйти от земли. С одной стороны, я старался играть роль необученного и неуверенного в себе лётчика, чтобы проверить весь возможный диапазон отклонений. С другой стороны, как испытателю мне необходимо было отлетать всю программу до конца, не поломав аппарат преждевременно. Проще говоря, нужно было ходить по «лезвию ножа», ловить момент — когда вмешаться и как вмешаться. И рано нехорошо, и поздно плохо. «Эх, — мечтал я, ударяя в очередной раз аппарат об землю, — был бы хоть лёгкий истребитель, менее инертный, а эта „корова“ не для таких аттракционов». Каждый лётный день я уезжал на вторую, дальнюю — более четырёх километров длиной — ВПП, выслушивал доклад ведущего инженера о готовности кинотеодолитных станций, кинооператоров, подходил к своему «мустангу» и, гладя по дюралюминиевой обшивке фюзеляжа, повторял: «Держись, дружище, так надо». И он держался, несмотря на «раны», то и дело «зализываемые» техническим составом в нижней хвостовой части фюзеляжа после каждого «поцелуя». В конце программы остались две заключительные посадки: одна с приземлением на три точки одновременно и другая — на одну точку, т.е. с опережением на носовую стойку. Но как это сделать? Чтоб и «волки были сыты и овцы целы»? Даже на повышенной скорости самолёт подходил к земле с положительным тангажом, при котором сохранялось приличное расстояние от переднего колеса до земли. Чтобы как-то подстраховаться я попросил одного из испытателей, В. Шамина, понаблюдать с командного пункта возле ВПП и, если необходимо, скорректировать мои действия после контрольного захода. Вырулив на полосу, ещё раз осматриваю кабину: соседнее кресло пусто, ремни на нём завязаны, все необходимые для этого полёта выключатели на правом борту у штурмана включены, тумблер приоритета при катапультировании — в положении «лётчик». Полностью притянутый привязными ремнями к спинке кресла, я пытаюсь дотянуться до тумблера «Выпуск тормозного парашюта» с надетым на него специально для моих коротких рук «дутиком». Нормально, достану, когда не хватит рулей для прекращения прогрессирующих «козлов».
Взлетаю и захожу для контрольного прохода. В начале ВПП на скорости 330 км/ч и высоте чуть больше метра коротким уверенным движением отдаю ручку «от себя». Всё внимание на землю, которая «кинулась» мне навстречу. Тут же быстро отклоняю ручку обратно, стараясь хоть немного смягчить «незачётный» удар и приземлиться на две точки. В момент отделения парирую бросок самолёта вверх, увеличиваю обороты и после второго, более мягкого, приземления, ухожу на второй круг.
— Ну как тенденция, нормально? — запрашиваю своего коллегу.
— Да, — слышу его глухой голос, — если это называется «нормально».
— Захожу для работы, — докладываю РП и выполняю всё то же самое для выхода на бетонную полосу.
Режим расчётный. Пора! Отдаю ручку и, глядя на неотвратимое приближение земли, концентрирую всю свою волю только на одном — удержать ручку в этом положении. Сейчас будет удар! Господи, как нестерпимо хочется остановить, предотвратить его. Так бывает во сне, когда падаешь куда-то в пропасть и с замирающим сердцем ждёшь этого, фатально-неизбежного и страшного в своих последствиях, удара. Но там есть спасение, там можно проснуться… Удар! Стойки шасси принимают на себя всю тяжесть этой железной птицы, умноженную в несколько раз за счёт перегрузки. Амортизаторы обжимаются полностью. Земля так близко, что, кажется, подо мной уже нет никаких опор, и самолёт вот-вот ударится фюзеляжем о бетон. Но в последний момент падение останавливается и начинается обратное движение. Самолёт, словно спортсмен, спружинивший ноги перед прыжком, как бы распрямляется, слегка задирая кверху нос. Удерживая себя от своевременного вмешательства, вижу, как быстро растёт расстояние до земли. Хватит! Ручку от себя! С высоты двухэтажного дома, заметно потеряв скорость, самолёт полетел вниз с опусканием носа. Учитывая время на запаздывание, быстро тяну ручку к себе. Бедный «мустанг» почти плашмя падает на полосу. «Кажется, проехал „задницей“ по бетону», — мелькает в сознании, а сам, укрощая «ретивого», делаю ещё два затухающих прыжка. Зарулив на стоянку, я вылез из кабины и побрёл к хвосту, зная уже заранее, что меня там ожидает. Действительно, нижняя часть обшивки и створки обоих сопел двигателей смяты и стёрты бетоном.