Взять свой камень
Шрифт:
Враг считал, что в составе русских войск западного фронта имеется не более одиннадцати дивизий, способных оказывать серьезное сопротивление. Однако действительность опровергла все их расчеты – уже бои в междуречье Березины и Днепра заставили фашистов напрягать все силы. Еще боўльшие трудности ожидали их на рубеже Западной Двины и Днепра.
Ставка Главного командования в первых числах июля передала в состав войск Западного фронта развертывающиеся на рубеже рек Западная Двина и Днепр соединения 22-й, 20 и 21-й армий. 4 июля командующий фронтом приказал войскам этих армий
Ходить в одиночку по лесу Гнат не боялся – дело для него привычное, хорошо знакомое с детских лет. Сложнее оказалось решить – в какую сторону податься?
Сбежав от тела Ивася, он кинулся сначала по направлению к проселочной дороге, на которой вчера добыли оружие, – там недалеко стояла деревня, в ней люди, а они расскажут, где расположились немцы и где та самая станция Вязники, на которой стоит заветный вагон, таящий в себе сумасшедшие богатства.
Но потом, когда немного улеглось волнение и перестали дрожать руки, когда он понял, что за ним нет погони, Гнат остановился, раздумывая: зачем ему опять туда, где недавно пролилась кровь? Вдруг немцы еще рыщут по лесному проселку, отыскивая следы напавших на солдат? А тут и он появится, да прямо к ним в лапы! Могут прикончить, не разобравшись в горячке. Такой исход его не прельщал – мертвому деньги без надобности, они только живому сгодиться могут, чтобы помочь и дальше числиться в живых, переждать лихое времечко.
Поэтому он, поглядев на солнышко, начавшее клониться за кроны высоких деревьев, пошел в другом направлении. Опыт подсказывал, что от деревеньки Жалы, куда ходил капитан, должна вести торная дорога к большому населенному пункту. Лес не может тянуться бесконечно, где-то он неохотно отступает, где-то рядом с ним бегут, отливая на солнце синевой, железнодорожные рельсы, прибитые костылями к смоленым шпалам, а где железная дорога – там и станции!
Капитан вел их по компасу, сверяясь с картой. Карту Гнат читать не умел, пользоваться компасом тоже, но зато хорошо ориентировался по приметам. Он был твердо убежден, что последние двое суток они шли вдоль, а не поперек лесного массива. Значит, если пойти под углом к прежнему направлению движения, то обязательно выйдешь к жилью.
И действительно, вскоре Цыбух выбрался на опушку; притаившись в кустах, долго наблюдал за пустой в этот час дорогой, по другую сторону которой тянулись неубранные поля. Безлюдье его успокаивало, вселяло надежды, что все сбудется, сладится так, как задумано.
Теперь он сам себе командир и никакие сопляки под ногами больше не путаются, а при удаче, если добудет из вагона золотишка и брильянтов, можно файную бабу завести, получше Софки. Небось, на золото и блескучие камушки любая прилетит, как бабочка на огонь, сложит крылышки, а ты не будь дурнем – хвать ее!
Сладко жмурясь от таких мыслей, спрятавшись за толстым пнем, Гнат не забывал смотреть на дорогу. Пень ему понравился: место сухое, недалеко муравейник, под корнями есть выемка, куда можно заховать оружие – зачем оно ему сейчас, только неприятности
Но, с другой стороны, безоружному нынче на дорогах тоже несладко. И еще неизвестно, каков будет путь к богатству – один уже лег под дубиной, а других дубьем вдруг да не забьешь? Тогда и пистолет сгодится, ой как сгодится!
Не зная, как поступить, Цыбух покурил, лежа в траве. Наконец он пришел к выводу, что пистолет надо оставить при себе – его под одеждой не видно, а пуля всегда сильнее дубины. И быстрее.
Поднявшись, он подыскал себе приличное деревце, срубил его кинжалом, срезал сучки и прикинул дубину по руке – хороша ли? Решив забросить кинжал в кусты, Гнат с сожалением поглядел на синеватую сталь с выбитыми на ней острыми готическими буквами. Немецкого он не знал, поэтому надпись на клинке – «Все для Германии» – была для него только замысловатым узором. Бросать кинжал стало жалко – уж больно ловко сидит в ладони его рукоять и славно выковано лезвие! И как инструмент сгодиться: и хлеба порезать, и сала, и чужую глотку размахнуть от уха до уха – все можно! Спрятав кинжал в ножны, он сунул его за пояс брюк и, опираясь на дубину, вышел на дорогу.
Постояв, раздумывая, куда пылить, Цыбух направился туда, где шире простиралось поле, а лес отступал к горизонту, темневшему грозовыми облаками. На проселке показалось жарче, чем в лесу. Песок на размывах накалился, трава на обочинах дышала пыльным удушливым теплом, на пригорках за кюветами пестрели утомленные зноем цветы.
Гнат долго шагал, обливаясь потом и опасливо зыркая по сторонам. Тяжелые трофейные сапоги поднимали слежавшуюся пыль, неприятно щекотавшую в носу, вызывавшую неудержимое желание чихнуть. Чтобы отвлечься, он начал мурлыкать себе под нос старую песню, тягучую и заунывную.
Неожиданно сзади послышался шум моторов. Остановившись, Цыбух прислушался и испуганно заметался, ища, куда бы спрятаться, – ехать на машинах могли только немцы, а встречаться с ними ему очень не хотелось. Но спрятаться оказалось негде – кругом открытое место, а если кинешься бежать через поле к лесу, точно выпустят в спину пару очередей – просто так, на всякий случай. Поэтому Гнат перескочил через кювет и остался стоять, опираясь на дубину, – авось пронесет нелегкая?
Мимо него, не снижая скорости, проскочили два мотоцикла с солдатами в касках и больших очках. Следом катил темный автомобиль, а за ним, по-утиному переваливаясь на ухабах, тянулся транспортер.
Глотая пыль, Цыбух стоял на обочине и, полуприкрыв глаза, творил шепотом молитву пресвятой Деве, прося помочь, спасти и сохранить от вражеской напасти. Но, видимо, грехов у него накопилось столько, что пресвятая Дева Мария молитвы Гната не услышала.
Неприятности начались с того, что в лицо Цыбуха полетел пущенный чьей-то рукой из кузова бронетранспортера недозрелый помидор. Не долетев, помидор шлепнулся в пыль, и тут же темная машина притормозила. Приоткрылась дверца, и высунулся немец в темной форме.