Взятие Крутоторска
Шрифт:
– Учить меня будешь, – огрызнулась Шура. – Больше ноги моей у вас не будет.
– Ну дак и ладно, – откликнулась бабушка Анюта.
Тайка понимала, что надо ей заступиться за стариков, а то вовсе мачеха Шура распояшется.
– Тётя Шура, Вовка сам полез на полати, когда в избе никого не было, – вмешалась она. – Выпал-то у него зуб молочный, так ему уже и приспело выпасть. Он сам не переживал, ждал, когда выпадет. Крутился да припевал: мышка, мышка, на зуб репный, дай костяной.
У Шуры лицо полыхнуло жаром:
– И
Тайка осерчала на мачеху. Не столько обидела угроза, что вожжами отхлещет отец, сколько слова про титьки. Не титьки у неё, а грудки махонькие. Разве она виновата, что они не большие, как у других девок и как у самой Шуры? Про Шурины титьки отец говорил: на одной сплю, другой будто одеялом укрываюсь.
Слёзы навернулись на глаза. Умела уесть Шура падчерицу.
В этот вечер Тайка не пошла домой, осталась ночевать у бабушки с дедом. Лежала на полатях и плакала. Пришла на ум ей частушка: «Матушка неродная – похлёбочка холодная, кабы родная была, щец горячих налила». И вспоминалась, конечно, мамушка, как песни она пела, как любила её, жданной называла и макой.
И на следующий день после клуба не пошла она домой, хотя бабушка Анюта говорила, что надо ей идти, ведь ребята-то не виноваты. Их жалко.
Отец Павел Яковлевич сам зашёл, подал бабке Анюте авоську со свежей рыбой.
– На Молому с мужиками ездили. Вот на ущицу вам, – и как ни в чём ни бывало заговорил с дедом Степаном про то, что тяжко жить у них на севере подзольном: ни урожаев, ни дорог.
– Полгода борешься со снегом, а полгода ждём, когда грязь подморозит, чтоб проехать можно было, – сказал он. – Комбайны не идут.
Дед, хоть теперь стал отец не такой уж близкой роднёй, потому что новую жену завёл, разговор поддержал:
–Да уж. Чтоб жизнь не казалась раем, картошку садим, а потом в грязи копаем. А народ-то бежит. Вон починок Жениховский, а без женихов да и без невест остался.
– Да, – со вздохом соглашался отец.
Дед ещё хотел сказать про то, что телевизор показывает землетрясение да тайфуны, которые всё подчистую сметают, а у нас никаких тайфунов, слава Богу, нет, а деревни сами исчезают, потому что забыли про них. Говорят, что вся история состоит из ошибок. Всех правителей считают мудрыми, а почему так-то получается, что всё ошибки да ошибки.
Уходя, отец Тайке сказал, что уезжает косить ячмень на дальнее поле, воротится поздно, а у Шуры на ферме отёлы начались, ребёнки спрашивают, где нянюшка Тая, так шла бы она домой, не носила обиды. Шура уж раскаивается, что лишнего наговорила.
В этот вечер Тайка долго сидела в клубе у тусклой лампёшки. На свет летели ночные бабочки. Одни, похожие на махоньких сов, другие почти бестелесные, прозрачные. Совки расчётливые. Полетают у лампёшки
Вдруг уловила Тая еле слышные шаги. В дверях стояла сестрёнка Лена. Босая, в одной рубашке, и вздрагивала от вечерней свежести.
– Нянюшка, – кинулась она к Тае на шею, – плохо нам без тебя.
Обняла её Тая. У самой слёзы полились.
Поплакали и пошли в свой дом. Ничего не поделаешь. Терпеть надо. И отца жалко.
Отец сказал, что раскаивается Шура, но вряд ли раскаивалась она, раз прибрала к рукам и отца, и его зарплату. Всё засовывала она в свой «партаманет». Прежде чем достать из «партаманета» рублёвку отцу на курево, оговорит:
– Дымишь как паровоз. Пореже бы курил, дак и деньги водились. А как разошлась Шура, когда отец дал взаймы деньги из зарплаты другу. – У тебя просят да ревут, а ты реви да не давай, – поучала она.
И свою махонькую клубарскую зарплатёшку отдавала Тайка в семью. Неудобно как-то порознь-то деньги держать.
Солнце съехало с горы. Наступил август с его дожинками, праздником первого снопа и первого каравая из мучки нового урожая. Решила Тайка агитбригаду сколотить да повеселить комбайнеров, а её вызывают в районный отдел культуры на семинар. Пришлось деньги на дорогу просить у Шуры. Та поначалу опешила в недоумении: какие деньги на какую дорогу? А потом достала «партаманет» и не отдала, а выбросила прямо на пол трёшник и какую-то мелочь, раскатившуюся по углам. Со слезами собирала Тайка медницу и серебрушки.
Доехала до Мурашей хмурая, с побитым видом, но у Люды в редакции настроение поднялось. Оказывается, напечатала подружка её рисунки в полосе «Каникулы» и даже выдала ей бухгалтерша, назвав неслыханным словом «гонорар» целых тридцать рублей. Вот это радость!
На семинаре её похвалили: невеличка деревня Несваричи, всего одиннадцать домов, а в клуб зайти – одно удовольствие и самодеятельность своя, потому что завклубом Таисья Нежданова с душой относится к делу. Праздник первого снопа придумала организовать.
Выпросила Тайка у Люды чёрной бумаги от фотографических пакетов. Показалось ей, что очень интересные будут рисунки, если пройтись по чёрному фону белилами. Ночь новогодняя. Ребятня играет в снежки, хороводом ходят. Такая вот мечта вдруг возникла.
На гонорар закупила Тайка «сластей» для ребятни, бабушке с дедом чаю, отцу сигарет «Прима», а себе краски. Когда раздала городские гостинцы, все обрадовались, кроме Шуры, хотя ей привезла Тая пачку печенья. Шура решила, что утаивает падчерица деньги от семьи, а сама, небось, питается с общего стола. Со слезами на глазах доказывала Тайка отцу, что есть такое слово «гонорар», и вот она получила его за напечатанные рисунки, и газету показала. Отец понял, а Шура долго ещё дулась на неё неизвестно за что.