Weird-реализм: Лавкрафт и философия

Харман Грэм

Открытия, о которых Лейк сообщает по радио, становятся все более воодушевляющими и ошеломляющими. Мы уже знаем, что горы, у подножья которых расположился лагерь Лейка, не ниже Гималаев (ММ 491; ХБ 471). Участники экспедиции замечают «одну повторяющуюся особенность в силуэте высочайших гор: к ним лепились правильной формы кубы» (ММ 492; ХБ 491), которые, как верно предполагает читатель, не могут быть естественными образованиями. Выясняется, что горы сложены из «докембрийских сланцев» (ММ 492; ХБ 472), что придает новым находкам флер глубокой древности. Затем обнаруживаются биологические образцы, которые я рассмотрю в следующем подразделе. Радио выходит из строя, как изначально считается, вследствие суровой антарктической бури, которая ночью накрывает лагеря Дайера и Лейка, но в дальнейшем выясняется, что причина молчания заключается в гибели группы Лейка.

Письма — однозначно непрямой способ коммуникации, но радио парадоксальным образом располагается где-то между прямой и непрямой коммуникацией. С одной стороны, радиоволны движутся со скоростью

света, обеспечивая общение в реальном времени. С другой стороны, неизбежные потрескивания и осциллирующий гул делают радио зловещим (eerie) посредником — это знает всякий, кто в детстве засыпал под отдаленный шум радиопередач. Беспроводная коммуникация позволяет открытиям Лейка мгновенно стать достоянием общественности, но расстояние защищает выживших от ужасающей судьбы экспедиции Лейка. Также важно отметить, что хотя в большинстве повестей и рассказов Лавкрафта свидетельства становятся предметом насмешек или вызывают сомнения у внешних авторитетов, в данном случае этого, скорее всего, не произойдет. Действительно, на первых страницах повести Дайер выражает явное беспокойство: «...Когда речь идет о предметах столь противоречивых и далеко выходящих за рамки обыденного, безвестным сотрудникам заштатного университета, каковыми являемся мы с коллегами, едва ли можно надеяться на внимание научных кругов» (ММ 481; ХБ 459). И все-таки читатель интуитивно понимает, что свидетельства в конце концов получат признание. Определения, подобные тем, которые дает Дайер, служат для того, чтобы подчеркнуть исключительность событий в Антарктиде; при этом мы, читатели, не верим, что доклады Мискатоникской исследовательской экспедиции не будут восприняты всерьез, как предсказывает ее глава. И даже наоборот — об этом свидетельствует политика цензуры, которую изначально вводят Дайер и Данфорт.

54. Эйнштейн от биологии

«Подчеркните для газетчиков важность этого открытия. Для биологии оно значит то же, что теория Эйнштейна — для математики и физики» (ММ 497; ХБ 478).

Для Альберта Эйнштейна, молодого патентного клерка из Швейцарии, 1905 год оказался так называемым annus mirabilis [годом чудес — лат.]: он опубликовал четыре прорывных статьи в Annalen der Physik. В первой Эйнштейн объяснил фотоэлектрический эффект и излучение абсолютно черного тела, предположив, что свет выделяется небольшими порциями, квантами, тем самым расширив достижения предшествующих работ Макса Планка по теории теплоты и подготовив почву для квантовой теории орбит электронов Нильса Бора. Во второй статье рассмотрение Эйнштейном броуновского движения в жидкостях дало убедительное свидетельство в пользу существования атомов, которое ранее признавала лишь ограниченная группа атомистов внутри научного сообщества. В третьей статье Эйнштейн изложил свою специальную теорию относительности, которая поставила под сомнение существование «эфира», заполняющего пустое пространство и установила постоянную скорость света для всех систем отсчета — прямое опровержение теории дальнодействия гравитации Исаака Ньютона. В четвертой статье Эйнштейн вывел свою знаменитую формулу Е=тс^2, которая обосновала тождество энергии и материи и дала начало разработке атомного оружия. В 1916 году, спустя десять лет трудов, Эйнштейн опубликовал общую теорию относительности, объяснившую аномалии орбиты Меркурия, которые невозможно было обосновать на материале «Начал...» Ньютона. Это привело к разработке обширной теории, в которой гравитация определялась как искривление пространства. Эмпирические подтверждения теории, полученные сэром Артуром Стэнли Эддингтоном во время затмения 1919 года, сделали Эйнштейна всемирно известным.

Краткий обзор достижений Эйнштейна показывает революционную роль его открытий в нескольких областях физики (но не математики, как ошибочно замечает профессор Лейк в отрывке выше). Физическая вселенная после Эйнштейна существенно отличается от той, которая существовала в 1904 году. В рассматриваемом отрывке Лейк предлагает считать самого себя Эйнштейном от биологии. Весомые основания для того, чтобы занять эту позицию, есть у Чарльза Дарвина: его теория эволюции, коренным образом преобразовавшая науку, задает высокую планку для тех, что претендует на роль нового Эйнштейна биологических наук. Но мы, читатели, ни секунды не сомневаемся в претензии Лейка. Радио сообщает нам, что «несколько треугольных бороздчатых отпечатков» (ММ 497; ХБ 477), обнаруженных ранее членом группы, Фаулером, в древних отложениях сланца, были также найдены и в гораздо более поздних, команчских слоях песчаника и известняка, а это говорит о недарвинистской продолжительности существования одного вида на протяжении чудовищных отрезков геологического времени. Как бы выстраивая достойную родословную для такого крупного открытия, Лейк скупо и сухо замечает: «Оно полностью согласуется с моими прежними данными и заключениями» (ММ 497; ХБ 478). «Находки указывают, что известному нам циклу органической жизни, начавшемуся с археозойских одноклеточных, предшествовал другой — а может, и другие» (ММ 497; ХБ 477) — таков вывод из открытия. Следующий вопрос: насколько далеко может продвинуться эволюция в условиях примитивного

состояния планеты в древнейшие эпохи, с учетом туманного замечания о том, что эти ранние живые организмы должны иметь инопланетное происхождение. Учитывая эти выводы, требование Лейка «подчеркнуть для газетчиков важность этого открытия» менее всего напоминает стремление к личной славе.

И все же эти заявки на роль Эйнштейна сделаны до последнего и самого ужасного открытия. В 10:15 вечера Лейк объявляет: обнаружен «громадный окаменелый предмет в форме бочонка, совершенно непонятного происхождения — то ли это растение, то ли заросший экземпляр какого-то неизвестного науке лучистого морского животного» (ММ 498; ХБ 479). Сверхэйнштейнианский момент наступает в «11.30 вечера. Внимание — Дайер, Пейбоди, Даглас. Дело высочайшей — я бы сказал, исключительной — важности. „Аркхему“ нужно сейчас же сообщить на главную станцию в Кингспорте. Странный бочкообразный организм относится к архейской эре, и это он оставил отпечатки на камнях» (ММ 498; ХБ 479). Последнее — скорее ужасающее озарение в области практики, чем теоретическое открытие, ведь бочкообразные существа (они же Старцы) вскоре уничтожат Лейка и всю его группу. Для политики и военной науки это могло бы значить то же самое, что и Эйнштейн для физики или Дарвин и Лейк для биологии.

55. Прочные, как кожа, но упругие

«10.15 вечера. Важное открытие. <...> Оррендорф и Уоткинс, работая под землей при свете фонарей, обнаружили громадный окаменелый предмет в форме бочонка, совершенно непонятного происхождения — то ли это растение, то ли заросший экземпляр какого-то неизвестного науке лучистого морского животного. Ткани... прочные, как кожа, но местами сохранившие удивительную упругость» (ММ 498; ХБ 479).

Особенно интересно последнее предложение: «...Прочные, как кожа, но местами сохранившие удивительную упругость». Мы уже несколько раз сталкивались с дизъюнкциями Лавкрафта, такими как «бессмысленное хихиканье или шепот». Как уже отмечалось в подобных случаях, такие дизъюнкции не описывают выбор между двумя ограниченными возможностями, но пытаются нащупать некую едва различимую третью возможность, которая указывает на постоянно ускользающее усредненное значение двух слов. Например, речь сына Нейхема, недавно потерявшего рассудок, становится чем-то средним между хихиканьем и шепотом, что бы это ни значило, и, кроме того, теряет осмысленное значение. Но в последнем предложении приведенного отрывка мы имеем дело с еще более явным смешением. Фразу можно свести к простейшей форме: «прочные и упругие». Выбирая вариант «прочные, но упругие», Лавкрафт указывает нам на парадоксальный контраст между двумя прилагательными. В результате мы оказываемся в ситуации сходной с «бессмысленным хихиканьем или шепотом». Мы можем сказать, что бочковидные окаменелости демонстрируют «бессмысленную прочность и упругость», а описание сына Нейхема можно перефразировать как «он говорил, хихикая, но шепотом».

Смысл «прочных, но упругих» уточняется. «Прочные, как кожа» — это похоже на довольно высокий стандарт прочности, но вдруг мы понимаем, что речь идет о древнейших окаменелостях — в таком случае сравнение с кожей все равно, что сравнение с желатином. Во второй части предложения слово «удивительная» выполняет обычную двойную функцию типичных у Лавкрафта прилагательных, указывающих на крайнее изумление: рассказчик, выражая за нас наше удивление и заодно давая подсказку о состоянии ума профессора Лейка, представляет его как искреннего и заинтересованного свидетеля (в этом случае, скорее трагического, чем комического персонажа) и побуждает читателя воспринимать невозможное как вполне приемлемое, Наконец, уточнение «местами сохранившие удивительную упругость» добавляет нотку продуманной точности, которая придает убедительности невозможному соединению прочности и упругости в окаменелости, задавая для него определенные физические границы.

56. Примечательна симметрия, присущая растительным организмам

«Не могу положительно утверждать, что находка принадлежит не к растительному, а к животному царству, но, скорее всего, это так. Вероятно, это поразительно эволюционировавший представитель лучистых, сохранивший притом ряд первоначальных особенностей. <...> Примечательна симметрия, присущая растительным организмам с их вертикальной структурой, а не животным — со структурой продольной» (ММ 500; ХБ 481-482).

Несколько бочкообразных чудовищ найдено в почве Антарктиды. Будучи древнее, чем самые ранние простейшие, эти окаменелости по прочности сопоставимы всего лишь с кожей — и притом упругой. Теперь мы узнаём, что существ можно расположить между царством животных и растений; «скорее всего» это животные — слабейшая из возможных форм убежденности. Странно, что такая неуверенность проистекает исключительно из визуального исследования анатомии. Двумя страницами ранее Лейк сообщал: «Странный бочкообразный организм относится к архейской эре, и это он оставил отпечатки на камнях» (ММ 498; ХБ 480). Способность оставлять следы в окаменелостях свидетельствует о движении, поэтому, когда Лейк относит существо «скорее» к животным, это вызывает беспокойство. Здесь начинаются уже не эпистемологические колебания между животным и растением, вызванные недостатком данных, но неопределенность, которая предполагает возможность помыслить гигантские растения, движущиеся по поверхности земли.