X-avia
Шрифт:
На следующее утро Б. уходит на работу, а мы с Мирой сидим на кухне и пьем кофе.
Она не упускает ни одной возможности подколоть меня по поводу златокудрой Гретхен и
всех пришедших на ум и в фантазию выдающихся блондинок, в том числе и несчастной
покойницы, художницы Мартариозы фон Лау из Швабии. В итоге я не выдерживаю, бегу
в свой писательский кабинет, притаскиваю оттуда аккуратную баночку чернил Parker для
перьевой ручки, и, под злорадное Мирино хихиканье,
опрокидываю всю банку себе на макушку.
«Еще есть кофе, не забудь!» - протягивает она мне чашку с эспрессо, намекая на
оттенок напитка. Облиться кофе я, увы, отказываюсь, сославшись на то, что для нежной
кожи головы он будет чересчур горячим. До соевого соуса у нас тоже, к счастью, не
доходит, хотя это было бы вполне символично, учитывая, что Мира – до сих пор
подданная Японии, а я к Дальнему Востоку тоже имею самое непосредственное
отношение. Мы вспоминаем наше море, ох, вот единственный человек в этом Большом
Городе, с которым я могу предаваться воспоминаниям о нашем море, об островах, о
водорослях в салате, о Ниигате и о перегоне праворульных машин. Мы расслабляемся.
Смотрим «Падших ангелов» Вонга Кар-Вая, я шучу, что наемный убийца – это Мира, его
нервная курящая помощница – я, а влюбленный немой юноша – наш Аякс.
– Ты скучаешь? – вдруг спрашивает меня Мира.
– Скучаю, - прикурив и подумав, отвечаю я.
– Скучаю каждый день, чем бы ни занимала
мозг. Вот, думаю, в хорошей ситуации ли в плохой, кто мне скажет, что будет дальше, как
мне поступить, как себя вести и правильно ли то, что я делаю? Будто с завязанными
глазами ступаю на ощупь по деревянному Колесу Фортуны, оно вдоль по брегу моря, и
вдобавок постоянно увязает в песке; я все время, ежевдохно-выдохно пытаюсь всего лишь
сохранять равновесие, а колесо крутится, ось, центральная точка – неподвижна, но нас-то
забрасывает на самый край. И нет никого, кто мог бы мне подсказать направление. Никого
нет, Мира. Не с кем разделить свинец на плечах. Не с кем обсудить полубогов – упрямых
любителей боевиков и триллеров, или полубогов – пластилиновых, впитывающих, как
губка, таких податливых и послушных любому шлагбауму железнодорожных
колокольчиков. Не с кем обсудить моего отца, грустного пианиста, увлекающегося эпохой
Наполеона; не с кем обсудить мою мать, привезшую мне из самой Венеции любимый
шоколад; не с кем обсудить мою тетю, специалиста по английской филологии; не с кем
обсудить моего дедушку, командира воздушного судна с многотысячным налетом часов…
С кем мне говорить о своей семье, Мира? С кем мне еще говорить о
внешне копия Тори Эймос, а на пианино играть не умеешь, но как ты метко стреляешь, и
сколько лет ты уже живешь на этом свете, я хочу рассказать им всем про тебя, как ты
выбиваешь дверь ногой, какие вкусные ты печешь пирожки, и в какое кровавое месиво ты
превращаешь всяких придурков. Конечно же, я скучаю. У меня нет того, с кем можно
говорить. Всю жизнь ищу того, с кем смогу говорить, и – пусто. Конечно же, мне
попадаются полубоги, то и дело, они остаются со мной на два месяца или же на
десятилетия, они пугаются, когда я час хожу взад-вперед по кухне, подыскивая нужную
фразу для третьего абзаца, или же они покупают мне пиво еще до того, как я заправлю
печатную машинку бумагой; они зевают, когда я декламирую вслух; они целуют мои
пыльные башмаки, когда я декламирую вслух; они наотрез отказываются писать мне смс,
предпочитая «живые» телефонные звонки; они пишут мне восторженные смс, лишенные
всякой текстологической ценности; они, мои полубоги, как всегда, одарены и талантливы,
болезненно остро конкурируя со мной, хотят влезть на все экраны страны, пока их
двоюродный брат Валера (в общем-то, тоже музыкант) также до сих пор не в телевизоре;
они стыдятся своих провинциальных друзей, которые не знают французского языка, и
стараются при мне намеренно картавить; они, мои полубоги, рисуют винегретом на белых
стенах
перевернутые
пентаграммы,
они
становятся
повелителями
столичных
жилплощадей, они становятся бездомными обитателями столичных площадей, они растут
в алмазный грифель характера, они растут во взрослеющую подлость, они растут в
абитуриентов Берлинских академий, они растут в седых до тридцати, они растут в
выросших и в невыросших, мои полубоги. А мне по-прежнему не с кем поговорить. Как-
то так, Мира. Поэтому я и скучаю. С кем же кроме… я могла бы говорить?
Мира довольна моим монологом. Она подмигивает мне:
– Этого я и ждала. Поехали в аэропорт. Сто двенадцатый рейс.
* * *
И тут я увидела их. В углу нашей с Б. кухни, оформление арт-деко, никакого арт-нуво,
дизайн и стиль, у нас хватит средств на любую прихоть. Я увидела их. Две банки с
вареньем стояли возле подоконника, в углу. Я, наверное, слицемерила слегка, этот дом
никогда не был королевским дворцом, хоть и находился в центре, да. Это был самый
обычный дом, и хоромами он казался одному лишь Дантесу, державшему трехлитровые