Я — авантюрист?
Шрифт:
Виктор хмыкнул:
— Некогда нам выборы затевать, профессор. Давайте уж прямое голосование, — и он зычным, командирским голосом обратился к толпе. — Все слышали, о чём речь? Юрий убил человека, защищая он него женщин и детей. Кто за то, чтобы назначить ему наказание? Какое, обсудим позже… Трое. Опустите руки. Кто за то, чтобы оправдать? Двенадцать… Спасибо, продолжаем. Перед вами человек, который отнял у человека пистолет, которым тот пытался защитить женщин и детей. У однорукого инвалида, и застрелил его. Слово обвинению.
Флора вскочила,
— Мерзавец, ты даже совести не имеешь! — она разрыдалась на плече у пожилой женщины. — Я не могу с ним говорить… пусть Эмма или Изольда…
По лицам отрядников и членов совета было понятно, что такое поведение обвиняемого никто не одобрил. Но Нина не растерялась и задала Герману вопрос-подсказку:
— Ты испугался, когда на тебя направили пистолет, верно?
— Ещё чего! — гордо ответил тот, явно не понимая, куда она клонит.
— Но ведь это была угроза твоей жизни! И ты, конечно, вырвал оружие, а когда оно оказалось у тебя, случайно выстрелил?
Нина смотрела на парня неотрывно, внушая ему мысль, что надо согласиться, усилить ответ, подтвердить, что — да, нечаянно, совсем того не желая. Но Герман отказался от помощи, даже нагрубил, скрестив руки на груди:
— Да иди ты, дура! Какая угроза? Он сам пистолет выронил. И хорош на меня пялиться!
Он замолчал, поглядывая на окружающих с видом победителя. Виктор покачал головой:
— М-да-а… Что обвинитель, что защита — ни бе, ни ме… Ответь-ка, Герман. Зачем ты стрелял? Если Федор выронил пистолет, то…
— А кто ты такой, чтобы допрашивать? У меня расстройство нервной деятельности, мне нужна психологическая помощь и реабилитация. Вы никто, — Герман обвёл рукой присутствующих, — так что лучше отпустите, а то потом ответите перед законом за самоуправство!
Поставленный баритон, уверенная речь и манеры подсудимого сильно повлияли на совет. И не только — отряд «Мудрого Знатока», кроме Флоры, пожалуй, как-то стих, оробел. Профессор Водянов наклонился к Виктору и довольно громко высказался:
— Он прав. Я же сказал, по уголовному и пенитенциарному кодексу преступников крайне редко изолируют от общества. В основном используется психокоррекция и шокерное ограничение.
— Это как?
— Удар током возрастающей силы, вплоть до обездвиживания при попытках противоправных поступков. Таким образом формируется условный рефлекс. К сожалению, после отбытия наказания и отмены шокера, всё же случаются рецидивы…
Виктор изумлённо поднял брови:
— Да? О, как далеко вас завёл гуманизм… Господи, Россия, ты когда-нибудь устоишь перед заграничной дурью? Начали с моратория на казнь, а докатились до психокоррекции, — затем посуровел, жёстко спросил Германа. — За что ты получил первое наказание?
— Да иди ты!
— Хорошо, иду.
Виктор встал. Его отряд затаил дыхание. Не понимая причины возникшего напряжения, все остальные тоже затихли. В полной тишине прозвучали слова, обращенные к обвиняемому:
—
Нина ничего не понимала. Её «принц», который почти утратил былую привлекательность, но ещё кое-что значил для неё, сейчас вёл себя на редкость неправильно. А самозванный «судья», невозмутимый и страшный в своём спокойствии, явно затаил обиду и готовился совершить какую-то гадость.
— У тебя есть десять секунд, — отчеканил Виктор, остановившись перед обвиняемым — потом будет больно.
Герман усмехнулся, сделал непристойный жест и принялся изрыгать такие слова, что всем стало стыдно. «Судья» молчал и смотрел на часы, не отстраняясь от рук, что мелькали перед его лицом. Речь, насыщенная обсценной лексикой, внезапно прервалась, а жуткий крик заставил всех вздрогнуть. Герман согнулся, бережно прижимая кисть левой руки к груди. Виктор громко сказал:
— Отвечай. За что ты получил первое наказание?
Герман набрал воздуха и закричал громче. Виктор сделал неуловимое движение перед его лицом, отчего крик прервался. На мгновение — чтобы стать визгом. Здоровая рука Германа взметнулась и прикрыла ушибленный нос. Виктор воспользовался моментом, ухватил левую руку подсудимого. Визг сменился стоном, и всё стихло. Нина подбежала к барьеру, где испуганный Герман рассматривал вывихнутый и вправленный «судьёй» мизинец.
— Вы садист! Как можно! Конечно, это безопасно, истязать связанного, который не в состоянии дать вам отпор!
Виктор равнодушно ответил:
— Он не связан. Уймись. Он хам, который выпросил урок послушания, — затем повернулся к подсудимому. — Спрашиваю третий раз, потом сломаю ухо.
Герман вскочил, гнусавым от слёз голосом поспешно рассказал о сроке первого ограничения:
— … изнасилование. Второе — хулиганство, третье — избиение. Но я амнистирован!
— Зачем убил Федора?
Подсудимый принялся юлить, оправдываться плохим настроением, голодом, страхом, что на них нападут:
— …этот, с топором, — повертел он головой, разыскивая Юру. — Он убил бы и меня, если…
— Врёшь! — Флора не выдержала, снова закричала, перекрывая своим звонким голосом баритон Германа. — Ты нас запугивал, а когда увидел, что не боимся, специально выстрелил в Федю. Сволочь, в живот! Хоть бы в ногу, чтобы ранить, а то…
И она заплакала. Нина стиснула зубы, понимая, что это театр, что все заранее сговорились мешать ей, что они ненавидят её и Германа, что есть только один способ сорвать их гнусные планы:
— Прекратите комедию ломать, — возмутилась она, обращаясь к Виктору. — У вас всё срежиссировано! Конечно, вот они, свидетели, которые хотят на голос взять или разжалобить. Получается, что все на одного! Куда уж лучше, только я против такого суда! Нет, так не пойдёт! Я должна подготовиться, я должна изучить все детали, чтобы не допустить ошибки!