Я буду тебе вместо папы. История одного обмана
Шрифт:
Шли месяцы. Во сне я видела его лицо, слышала его голос, а просыпаясь, вспоминала о том, что он заставлял меня делать. Я очень хотела, чтобы это прекратилось, чтобы моя жизнь наконец изменилась, но чувство всепоглощающей беспомощности и бессилия сковывало мои движения и мысли.
В школе все тоже было не слава богу. Страшные образы, заполнившие мои сны, не оставляли меня и днем, мешая сосредоточиться на уроках. Я постоянно отвлекалась, и учителей это, естественно, раздражало.
— Марианна, ты слышала хоть слово из того, что я сказала? — Похоже, это стало любимым вопросом моих наставников.
Видя растерянность на моем лице, учителя нетерпеливо фыркали, одноклассники начинали злорадно хихикать, а я мечтала о том, чтобы провалиться сквозь землю и спастись от дальнейшего унижения. Сколько я ни старалась сосредоточиться на уроках, мысли мои все время возвращались к соседу.
«Интересно, сегодня он будет ждать меня после занятий?» — как же часто я задавалась этим вопросом, считая минуты до конца учебного дня. Желание увидеть его и снова почувствовать себя особенной быстро сменялось страхом, когда машина останавливалась посреди леса.
Делать домашние задания становилось все тяжелее: мало того что я ничего не помнила из учительских объяснений, так еще малыши постоянно отвлекали меня от уроков.
Но приближались большие перемены. За несколько месяцев до моего тринадцатилетия мама объявила, что снова беременна. И у меня внезапно пропали месячные.
Глава двадцать четвертая
Я зажмурилась изо всех сил, как в детстве, когда хотела одновременно сдержать слезы и отгородиться от жестокого взрослого мира.
Пришло время привести в порядок историю моей жизни, но я подсознательно гнала прочь мысли о тех давних событиях.
Однажды утром почтальон принес письмо — то самое, конверт от которого лежит сейчас на кофейном столике, — и воспоминания, давно погребенные в самых далеких уголках памяти, внезапно выползли наружу.
В тот день я сидела на кухне и завтракала бутербродом с джемом; терпкий аромат свежесваренного кофе приятно бодрил. Муж уже уехал на работу, по дороге забросив в школу детей, и я наслаждалась тишиной — редкой гостьей в нашем доме.
О том, что приходил почтальон, сообщили звяканье почтового ящика и тихий шелест конверта, упавшего на коврик в прихожей. Я подумала, что это всего лишь счета или очередная порция бесполезной рекламы, но любопытство заставила меня положить бутерброд на стол и покинуть уютную кухню.
Белый конверт, на котором незнакомым почерком было написано мое имя, я заметила сразу, аккуратно распечатала его и вытащила два листа обычной почтовой бумаги. Интересно, если бы я знала о содержании письма, я бы так же спокойно его открывала? Может, я бы нетерпеливо разорвала конверт или, наоборот, трусливо спрятала его, так и не прочитав ни строчки? Знаю лишь одно: в то тихое утро я вернулась на кухню, без всякой спешки развернула письмо и прочитала первое предложение.
В нем было всего шесть слов. Шесть слов, которые бросились мне в глаза, которые
«Я думаю, что ты моя мама».
Может быть, я предполагала и даже в глубине души мечтала о том, что этот день когда-нибудь настанет.
Может быть, но в тот момент листок бумаги отчаянно задрожал в моих руках, а раскрашенная яркими цветами кухня внезапно начала вращаться.
«Я понимаю, — продолжала автор письма, — почему ты отдала меня приемным родителям».
— Нет, не понимаешь, — прошептала я. — Не понимаешь…
Я быстро пробежала глазами остаток письма, задержавшись на последнем предложении:
«Я не собираюсь вмешиваться в твою жизнь, но надеюсь, что ты захочешь хотя бы встретиться со мной».
Моя дочь наконец-то нашла меня.
Ласково поглаживая бумагу кончиками пальцев, я пыталась представить, как сейчас выглядит моя девочка… точнее, уже взрослая женщина. Прикасаясь к письму, написанному ее рукой, я чувствовала, как многолетняя пропасть между нами постепенно сужается.
«Как ты там? — молча спросила я. — В кого превратилась малышка, которую я не видела двадцать пять лет?»
«Как долго она знает обо мне?» — этот вопрос я задавала уже себе.
«Я больше чем кто-либо понимаю, почему ты написала это письмо, — беззвучно прошептала я, ощущая незримое присутствие дочери между рукописных строчек. — У тебя накопилось много вопросов, и ты хочешь получить на них ответ. Я даже знаю, о чем ты спросишь меня. Любила ли я тебя? Что чувствовала, когда мне пришлось с тобой расстаться? Вспоминала ли о тебе все эти годы? Вот что ты хочешь узнать.
Да, — продолжила я свой монолог, — когда я узнала, что беременна, то хотела как можно скорее освободиться от этого груза, хотела, чтобы мое тело снова принадлежало мне, хотела, чтобы захватчик наконец покинул его. Но ты росла внутри меня, и каждый раз, когда я чувствовала, как ты шевелишься там, я понимала, что люблю тебя. Я почему-то была уверена в том, что родится девочка. Я даже придумала для тебя имя.
Когда врач перерезал пуповину и ты впервые закричала, я ощутила, что между нами существует невидимая связь, которая крепче, чем цепь из закаленной стали. И ничто в мире не в силах ее разорвать.
А потом тебя наконец-то отдали мне. Я прижала тебя к груди, и воспоминания о боли, которую я испытала, производя тебя на свет, куда-то испарились. Я могла лишь изумленно смотреть на твою крохотную, покрытую темными волосиками головку, устроившуюся на изгибе моей руки.
У тебя были пухлые щечки и аккуратные розовые ушки, похожие на ракушки, которые морские волны приносят на берег. Ты лежала, закрыв глаза, и твоя реснички казались почти прозрачными. Первые слова, пришедшие мне в голову, были „моя малышка“. Они навсегда остались со мной, хотя нас и разлучили. „Ты такая маленькая, — думала я, — но такая совершенная“. Я водила пальцами по твоей спинке, ощущая крохотные выпуклости позвонков, вдыхала исходящий от тебя чистый аромат только что появившегося на свет существа и прислушивалась к твоему тихому дыханию. Любовь к тебе буквально захлестнула меня.