Душою старайся постичьвсё то, что в судьбе промелькнуло:прислушайся к отзвукам гула,его темноту возвеличь.Как свет, превратившийся в слух,взметнись изобильями блеска,метнись, будто алая фескав оконце ночных повитух.Будь верен весны колыханью,плыви – удивленно-сутул –туда, где возносит Стамбулнад синей босфорской лоханьюсвои минареты. Впервыедушою смятенно ответь,что славная вышла мечетьиз греческой Айя-Софии!Будь весь как волшебная страсть,старайся в немыслимой смуте,клубясь словно Облако сути,душой к Византии припасть!
IV.Ференц-Йожеф
Время лезет вон из кожи, –где ж ты, бедный истукан,Ференц-Йожеф, Ференц-Йожеф,благородный старикан?В день Гоморры и Содоматы влачишь (или зачах?)бремя
Габсбургского Домана худых своих плечах!Все мы, все мы постояльцыблагодушных поварих…Не собьет в таперах пальцызвучный Кальман Эммерих!Где же нынче молодежь ихв доломанах тех времен?!Ференц-Йожеф, Ференц-Йожеф,облетевший старый клен!Где же, где же, где же, где жерусских троек бубенцы,галицийские манежи,будапештские дворцы?Кем он будет подытожен,век, ушедший в тишину,там, где Лемберг, там, где Пожоньи не знают про войну?Ярко блещут магазинымассой бемского стекла, –прут мадьяры и русиныв ночь медвежьего угла.Не цветною кинопленкойв синема полуживом –въявь, былое время, мондкай,говоря мне, время, мондкайо величии самом!Время спит в масонских ложах(снится новая скрижаль!), –Ференц-Йожеф, Ференц-Йожеф,от души тебя мне жаль!Мир взрывается, пригожихсонаследников гоня…Бедный Йорик, Снежный Ежик, —четверть царства за коня!
V. «Мы помним всё то, что ушло…»
Мы помним всё то, что ушло,а будущего не забудем, –когда на душе отлегло,мы время по-новому судим.Мы внемлем шагам босяковбылой романтической складки,покорно глотаем облатки,играем с печалями в прятки, —мы входим (лирически-шатки)в сецессион особняков.Прелестнейшим прошлым измерьтегрядущих скитаний маршрут,когда по фасадам плывутсильфиды, наяды и черти;потом побывайте в концерте,где тенор прижимисто-крут…Но всё расточилось, как сон, –и вы никогда б не сказали,что очень грустит Стефенсонво мгле на Восточном Вокзале.Созвездий высокая утварь,реклам световых беготня…О, Келети Палья удвар,ты в Киев доставишь меня!Летит на колесах лачуга,везет нас напористый гуннна Ньюгат, на Ньюгат, на Ньюгат,на Запад, на Запад, на Ньюгат,в край венецианских лагун.
VI. «Как передать невозвратимость мига…»
Как передать невозвратимость мигаи как войти в былых утрат семью?Что – Прошлое? А будущее – книга,известно, за печатями семью!А то полумгновение, в которомнам жить на этом свете суждено,кладет предел ненужным разговорам,и недомолвкам всяческим, и вздорам, –оно непогрешимо, как зерно.Так верен будь полумгновенью счастьяи не пытайся позабыть урон,который был святой вселенской страстьютебе в годину гнева нанесен!
VII. «Не кляните непонятность…»
Не кляните непонятность,не спешите глаз отвесть, –в мире нелицеприятностьсправедливейшая есть.Подчинитесь всем раздумьям,может, даже скудоумьям, –повторяйте всякий раз:это правда не про нас!
VIII. «Потом – ушами финт…»
Потом – ушами финт,и тихий, будто помер, –как в лотерее СПРИНТ,безвыигрышный номер…
«Геся Гельфман, храбрец Рысаков и Кибальчич…»
Он выслал Русакова…
П.В.Шумахер
Геся Гельфман, храбрец Рысаков и Кибальчич,иль совсем уж какой-нибудь сбрендивший мальчик —и монарху в подусниках, в общем хана!В СПб, где рассвет над канавками розов,где сперва Карамазов, потом Каракозовпренаивно спешат подстегнуть времена,где чухонская плесень на черствых баранкахи гремит динамит в монпасьешных жестянках,либеральный властитель встречает весну:отпевает его голубая столица,и в сугроб государь умерщвленный валится,обреченный мученью и вечному сну.Разлетается он на куски, вот кошмар-то!Это все называется Первое Марта,это казнь, причисления к лику взамен.И в сознаньи предсмертном бегут вереницейсам Василий Андреич над первой страницейи Простак за Границей — беспечный Марк Твен.Встань над кровлями Питера, Дева-Обида,в огорченьях Саула-царя и Давида!Император уже в православном раю,а за ним, в обстоятельном ритме повтора,оба Кеннеди и отставной Альдо Моронеминучую гибель встречают свою.Александр II, либеральный правитель,реформатор, воитель и освободитель,все земное свершил и почил и усоп.Погребально звучал перезвон колоколен,но, однако же, был браконьерам дозволенвнесезонный
отстрел венценосных особ.С Делом можно ли отождествлять человека?Может, в этом ошибка жестокого века,что творил он расправу, символыказня?Ох, напали на козлика серые волки,после ж — народовольцы и народоволки,и густых мемуаров пустая возня!Коль железо в живое впивается мясо,это вовсе не значит, что темная массав этом факте прозрела рассвета лучи…Ибо может признать всеблагая отчизнаэти факты издержками волюнтаризма, —но молчи, ошалелое сердце, молчи!
АНТОНИЙ И КЛЕОПАТРА
Так некогда безумствовал Антоний,забыв о парусах своих трирем,у Клеопатры розовых ладоней,у маяков, на удивленье всем.И там, где крепдешин и чернобурки,где чесанки сдаются в гардероб,в былом сугробном Екатеринбургеактерской декламации сироп!Гудит Урал. Гудят холмы Урала.Таится в недрах темная руда.Ложится на папаху генераласнежинки самоцветная звезда.Уютно и тепло ему в мышинойшинели. Снег летит на все лады.Ложатся за директорской машинойпротекторов упрямые следы.И, на потеху славным свердловчанам,прожекторами жаркими багрим,раскланивается актер Молчанов,и на свету нелеп актерский грим!
БАЛЛАДА О ПРИЗВАНИИ АКТРИСЫ
Есть призвание актрисы,отрицать его изволь:шелестящие кулисы,недоученная роль,испытующие взгляды,нервно скомканный платок,запах пудры и помады,отчужденья холодок…Не вздыхаю, не тужу я:ты понять меня сумей,я вступаю в жизнь чужую,как беглянка из своей.И в каком-то сновиденьизабываю всё вокруг –чьи-то мненья, чьи-то деньгии тебя, мой милый друг!Закуток какой-то вздорныйвдруг становится моим:это зеркальце в гримерной,эта лампочка под ним, –и, когда все кошки серы,в предвечерний темный час,что за стены из фанерывдруг охватывают нас!Мне прославиться не к спеху,мы безвестны до поры;что за дань полууспехув грешных вывертах игры, —Катерины и Ларисы,вашей правды не предам…Мы — бродячие актрисы,героини новых драм.И, хотя теперь в почететелевизор и кино,нашей правде, нашей плотипеть по-старому дано…Порасклеены афиши,наведен веселый грим;тише, тише, тише, тише, –перед вами мы творим!Так в восторге несусветноммы играем налегкев нашем все-таки заветном,заповедном уголке.И охота, и забота,и – судилось на роду! –и страданья для кого-тов восемнадцатом ряду…Есть призвание актрисы,отрицать его изволь:шелестящие кулисы,недоученная роль,испытующие взгляды,нервно скомканный платок,запах пудры и помады,отчужденья холодок!
«Один актер хотел сыграть…»
Один актер хотел сыграть,как дерево растет,как осеняет благодатьего листву и плод,как от верхушки до корней,от кроны до стволаоно становится смирнейкухонного стола.Как дождь шуршит в его ветвяхи в трещинах корыи оставляет впопыхаххрустальные дары,и как пичуги гнезда вьютсреди ночных рулад,и как стальные звезды шьютему большой халат,как хлопья покрывают торс,и плечи, и бока,и как мерцает снежный ворсна пальцах чудака.Актер сыграл сто пять ролейи помер сгоряча, –играл он юных королейи старого хрыча,играл погонщиков корови герцогов играл,играл седых профессоров,игравших в интеграл,играл без меры, без числа:такое ремесло!И рампа смерть ему несла,а дерево росло –оно расправило до звездсвой исполинский рост,широкошумною листвойпугая звездный рой.Росло, не зная для чего,снося чужую боль, –его последняя, егонесыгранная роль.
«Как «Чайка» Треплева и Дорна…»
Как «Чайка» Треплева и Дорна,как банки лопнувшей удар,материальность иллюзорна, –таков уж этот Божий дар.Уныла, как поэт без денег,пиеса в актах четырех,где моложавый неврастеникказнит презрением дурех.О монументе-истуканене думай, праздный человек,о пыльной Чайке в складках ткани,летящей уж который век.Пока выбалтывают губыв заветном шелесте души:«Попить. С вареньицем. Чайку бы.С баранками. Попить. Чайку бы».Испей. Но драмы не пиши!