Я дрался на Т-34. Третья книга
Шрифт:
Потом ребята сходили в село и насчитали там тридцать одного убитого фашиста и больше тридцати брошенных машин, хотя колонна была большая, и они даже не досчитали до конца…
Только после этого боя я стал понимать, как немцы в 1941-м добивались успеха за счет превосходства в технике и вооружении. Когда мы взяли Коломыю, справа из леса на нас выскочила какая-то кавалерийская часть, то ли румынская, то ли венгерская, и хотели через мост прорваться к своим. Один танк дал по ним очередь, передние лошади упали, а задние на них… Прямо целая куча была, аж пар шел… Вот что такое конница… Мы в одном месте, когда давили конницу, то в открытый люк механика-водителя
Вы знаете, еще до войны, в училище, когда мы начали изучать технику, то многое стали понимать. Уж на что и я сопляк был, и то понимал, что с появлением техники и автоматического оружия это наше «уря, уря» больше не пройдет… Ворошилова и Буденного мы между собой даже называли «саблемахатели».
– Вас за такой удачный бой не хотели наградить?
– Мне еще тогда «пришили», что я свалился с оврага, и перегородил мост, мешая продвижению наших войск… Наши танки пошли дальше в село, а я на месте остался ремонтироваться. И вроде из них кого-то наградили, того же старшину, за то, что они первые вошли в село.
Откровенно говоря, думаю, что это фамилия меня так подвела… С моей фамилией особо рассчитывать было не на что. Меня считали за еврея, хоть я и белорус, в лицо мне никогда ничего такого не говорили, но какое-то холодное отношение и антисемитизм чувствовались. Думаю, что больше награждали тех, кто был поближе к начальству… Героев вроде давали справедливо, хотя что я из танка мог видеть и знать? Да и не интересовался я этим. На войне это меня вообще не задевало, вот после, да…
– Как Вы можете оценить Т-34?
– Считаю, что с 85-мм пушкой он был значительно лучше, чем с 76-мм. Конечно, в лоб «Тигра» он не брал, поэтому старались подобраться сбоку. Самое главное, что он быстрый и маневренный. Закон выживания у нас был один – не останавливаться, постоянно маневрировать и укрываться. Недостатки? Вроде все было надежное, единственное, что процедура, в случае если дизель засасывал воздух, была достаточно трудоемкая. И то, что топливные баки находились по бокам боевого отделения, это тоже был минус. При мне у нас уже были тяжелые танки «ИС», но я, например, не хотел на него переходить, он не такой маневренный, правда, мне и не предлагал никто. Что еще? У сталинградских танков были сварные башни, а у нижнетагильских – литые, но нам это было все равно, какие дадут – на таких и будем воевать, нашего желания никто никогда и не спрашивал.
– Зимой перекрашивали танки?
– Просто белили обычным мелом. Никаких специальных обозначений на танках вроде не было, только номер, но какой у меня был номер, хоть убейте, не помню.
– Когда можно было покинуть танк?
– Если просто подбили, а не подожгли, то мы не выскакивали, сидели в танке, вот если он загорелся, то да. У нас проводились специальные тренировки по посадке и высадке из танка. Если повреждения незначительные, то действовали в зависимости от обстоятельств. К танкам мы относились бережно, чтобы в бою не подвели.
– Приходилось бывать внутри немецких танков?
– Не доходя до Коломыи, в одном
– Какие отношения были внутри экипажа?
– У нас было четыре лопаты, и работали мы все вместе, не смотрели, кто какого звания. Все делали вместе, но, например, по именам называли только офицеров, а с экипажем только по званию. На отдыхе у офицеров была своя отдельная землянка, но это от экипажа не отдаляло.
Как-то особо сдружиться не успевали. У меня хоть из экипажа никто и не погиб, но три или четыре экипажа я поменял. Почему? По разным причинам. Один, например, пошел к девчатам, рядом с нами в лесу стояли регулировщицы, что ли, попал там под сильную бомбежку, и его ранило в руку. Как ранило Быстрякова, я уже рассказывал. Один механик-водитель у меня сошел с ума… В одном месте нам в лобовую броню попала мина, причем, наверное, тяжелая. Броню она не пробила, но оглушила нас здорово, а механик даже помутился рассудком, и его от нас забрали, естественно. А двое отравились насмерть.
Вначале у нас на танках была спирто-водо-глицериновая незамерзающая смесь. Ее можно было пить, что ребята и делали, но с 1943 года уже была этилено-гликолевая смесь, а это чистейший яд. Под Курском стрелок-радист и заряжающий из моего экипажа очень крепко насели на меня: «Лейтенант, оставь смесь, выпьем». – «Да вы что, – говорю, – это же яд!» – «Да нет, мы же сколько раз уже пили, знаем уже как». Утром смотрю, что-то с кухни долго еду не несут, иду в окопчик, где должен сидеть наблюдатель, а там никого. Подбегаю к танку, а под опорным катком один лежит скрючившись… Я его хватаю, пытаюсь вытащить, а он уже окоченевший… Ночью они этот проклятый антифриз все-таки выпили, и оба отравились насмерть…
Тут сразу «особый отдел», меня начали допрашивать, откуда они могли взять его, ведь дело летом было, а мы эту смесь получали и сдавали под расписку, все очень строго было, и я простодушно так и отвечаю: «Да они меня очень попросили оставить им немного, я им и уступил». Тут меня сзади кто-то кулаком толкает, то ли особист наш, то ли политработник, не помню уже. Я оборачиваюсь, в чем, мол, дело? Потом продолжаю, опять удар… Только тут я уже догадался, что надо сказать, что они его сами где-то достали…
Отправили меня в штрафбат, но когда вели туда, то возле штаба встретил знакомого капитана: «Костя, ты чего здесь?» Мы с ним и не друзья были вовсе, так, знали друг друга, как офицеры из одной части, но когда он узнал, в чем дело, побежал в штаб, и не знаю, как он это организовал, но меня вызвали к самому командующему нашей 1-й танковой армии генералу Катукову. Тот меня выслушал и прямо говорит: «Ты что ж, сопляк, разве можно такие глупости делать? Разве можно поддаваться на уговоры и людям антифриз оставлять?.. В штрафную роту захотел?..» Дело прошлое, я расплакался даже… Но меня не судили, я пообещал исправиться, воевать хорошо, и по личному распоряжению Катукова меня вернули обратно… Ни фамилии, ни даже имени того капитана я не помню, хотя он мне, наверное, жизнь спас… А ту свою вину я и тогда чувствовал, и до сих пор чувствую… Этот грех до сих пор со мной…