Я – инквизитор
Шрифт:
— Нет… — уже без голоса хрипел Игорь Саввич. Он провалился в беспамятство, выныривая от страшной боли, опять теряя сознание…
— Деньги! — вопил тот, что сзади.
— Нет! — сипел отец Егорий под шип сжигаемого мяса.
Вдруг стало тихо, и в наступившей тишине равнодушный голос произнес:
— Погоди, Копец. Инструмент остыл.
Игорь Саввич открыл слезящиеся глаза и увидел, как его мучитель, подбросив в печь белое березовое поленце, положил в топку кочергу.
— Господи, помилуй, — прошептал
«Господи, помилуй, воистину тяжек мученический венец!»
— А здоров ты, дед! — с уважением сказал стоявший за спиной. — Или так деньги любишь?
— А кто их не любит? — отозвался золотозубый, поворачивая в огне кочергу. — У кого деньги — у того и власть!
Отец Егорий облизнул сухим языком помертвевшие губы.
— Власть Господня, — прошептал он, внезапно вспомнив.
Ничего не произошло.
Золотозубый, надев рукавицу, вынул кочергу из печи, постучав по жести под зольником, сбил прилипший пепел, посмотрел вопросительно на отца Егория.
— Молчишь? — спросил без выражения.
И приложил кочергу к правому боку Игоря Саввича.
Напрягшийся, ожидающий боли, отец Егорий, к своему удивлению, боли не ощутил. Напротив, ощутил приятную прохладу. Будто ветер овеял его раны.
«Спасибо, Господи!» — мысленно поблагодарил он.
И тут увидел стоящего поодаль коренастого бородача в кожаных штанах, заправленных в красные сапоги, в длинной рубахе, вышитой красным по вороту, подолу и швам и перехваченной в талии узким поясом.
Золотозубый, решив, что пленник в беспамятстве, отступил назад, и бородач, пройдя прямо сквозь него, встал против отца Егория. У него были почти сросшиеся темные брови и необычные глаза, серо-голубые, с темным кольцом по краю радужки, словно свежие сколы озерного льда. Смотрел же бородач в покрасневшие от муки глаза отца Егория строго и сосредоточенно.
Как недавно — двойник.
— Пусти-ка меня, братко, — наконец сказал бородач звонким твердым голосом.
И полез прямо в тело отца Егория.
Нечеловеческая мощь втекла в одеревеневшие мышцы Игоря Саввича. Он снова ощутил свои руки, заломленные, а хватку второго мучителя — на запястьях. Отец Егорий шевельнулся, пробуя приподняться на стуле, и тут же, к своему удивлению, оказался стоящим на ногах.
Золотозубый отшатнулся, замахиваясь кочергой; кулак того, что сзади, с хрустом ударил в затылок отца Егория.
Голос бородача, «вошедшего» в тело иеромонаха, возник внутри одним-единственным словом:
— Кыш!
И отец Егорий вылетел из кухни, из дома, из петербургской зимы, чтобы окунуться с головой в зеленую воду.
Горько-соленая, она хлынула ему в рот. Игорь Саввич выбросил из груди часть воздуха, запрокинулся и увидел наверху переливающуюся светом шелковую поверхность. Толкнувшись руками и ногами,
Отец Егорий осторожно потрогал пальцами лицо. Бороды убыло. Кожа на щеках и скулах была нежной и чистой, как у младенца.
— Чудны дела Твои, Господи! — прошептал отец Егорий и прикрылся ладонью от вдруг налетевшего ветра.
Пошатываясь на слабых ногах, Игорь Саввич добрел до дверей, кое-как обмахнул снег и, закрывши, на сей раз заложил и толстый засов. Он не был уверен, что это поможет, и, готовый ко всему, шагнул из темных сеней в теплую кухню.
И точно: там на стуле уже сидел чудной мальчишка лет шести, полистывал Библию и пускал колечками дым из черной, дорогой, должно быть, трубки.
После всех ночных дел отец Егорий начисто утратил способность удивляться.
Посмотрев, открыта ли вьюшка, он вложил в печную пасть три чурки и грузно опустился на табурет, вытянув ноги.
Полузакрыв глаза, отец Егорий безразлично наблюдал, как читает мальчик: не поднимая головы, лишь иногда встряхивая светлыми кудряшками.
Так прошло с полчаса. Отец Егорий задремал… и проснулся от негромкого хлопка. Мальчик закрыл Писание и теперь с любопытством разглядывал сидящего напротив мужчину, привалившегося спиной к стене. Спать отцу Егорию как-то сразу расхотелось.
Лицо у мальчика было почти ангельское, глаза — нежной лазури, в правом — желтая искра. Мальчик сморгнул — и искра исчезла.
— Давненько не читывал ее, — хрустальным голоском произнес мальчик, погладив черный переплет. — Да и зачем? Все ведь помню. Впрочем, и ты помнишь, а читаешь. Зачем?
Игорь Саввич смолчал, но мальчик посмотрел на него внимательно, а потом покивал, будто соглашаясь.
— Понимание истины подобно ветру и потоку, — заметил он. — Веришь ли ты мне?
Отец Егорий сжал зубы, чтобы не ответить резко, понимал: только этого ангелоликий и ждет.
Мальчик нахмурился. Выглядело забавно, учитывая детское личико. Но отцу Егорию смешно не было. Страх, липкий, как замороженная патока, пополз по его спине. Он увидел, как дым, текущий из черной трубки, вырос и обрел очертания сгорбленной лысой фигуры с длинным подбородком и носом, как клюв грифа. Фигура раздулась, побагровела, потянулась гримасничающей мордой к отцу Егорию, дохнула зловонно… и пропала.
— Не бойся, Горша! — сказал мальчик распластавшемуся по стене Игорю Саввичу. — Страстей больше не будет. Терпелив ты: того и гляди помрешь мучеником. А дело твое — гниль!