Я – инквизитор
Шрифт:
— А сам, сам что — не можешь оплатить? — ворчал недовольный Потмаков.
— Могу, — соглашался Степаныч. — Но не все.
А когда в деле много солидных людей, само дело становится солидней. Да и о душах их следует побеспокоиться! Пусть жертвуют на благое дело!
Глава тринадцатая
На следующее утро Ласковин, предоставленный самому себе, проспал до девяти. Разбудило его солн-це. Спустившись вниз, он в плавках выскочил во двор и, подражая отцу Егорию, нырнул в сугроб. Но сразу же вскочил и понесся по снегу, высоко задирая
Побрившись, Андрей отправился завтракать. Столовая, построенная метрах в тридцати позади дома, открывалась в одиннадцать, но Андрея, разумеется, накормили. Женщины-повара строили ему глазки, однако явно поухаживать за «симпатичным молодым человеком» не решались (как же, правая рука батюшки!). Для Степаныча этот «интерес» был неисчерпаемой темой для шуток. Но — корректных. Пошлостей отец Егорий не любил: услышав, громовержествовал долго и свирепо.
Поварих, кстати, пытался заменить монашенками, но не вышло. Все осталось по-прежнему, и Ласковин мог рассчитывать на обед-завтрак-ужин в любое время суток. Впрочем, если кто-то из «приписанных» к столовой детишек приходил в неурочное время, за порогом его не держали, но выдавали, как правило, «сухим пайком». Всего за столовой числилось двести восемнадцать человек. И каждого кандидата Степаныч с отцом Егорием отбирали лично: лучше с толком помочь одному, чем без толку — троим.
Поев, Ласковин вернулся в дом, убедился, что никаких поручений ему не оставлено, и решил съездить на Комсомола, в зал.
— Андрюха! Блин! Душа пропащая!
— Митяй!
Ласковин не успел надеть вторую борцовку, как оказался в полуметре от пола.
— Отпусти меня, медведь гималайский! — потребовал он, пытаясь отделиться от могучей Митяевой груди. Удалось это далеко не сразу.
— Ты где пропадал, урод хищный? — закричал Митяй, продолжая тискать Андрея на манер массажиста-мануала. — Ёш тебя через коленку! Ни слуху ни духу!
Это было преувеличением. Как только отец Егорий договорился с «тобольцами», Ласковин позвонил другу, проинформировал: все путем. В целом. Увидимся — расскажу. Увиделись.
— Пошли в зал, — предложил Ласковин.
Двое «молодых», тоже переодевавшихся, развернули уши на манер пулковских радаров.
Андрей прикрыл шкафчик, не запирая (здесь не воруют), и подтолкнул друга вперед.
— Народу много?
— Наших — раз-два, и все. И шелупони человек десять. Гусь группу набрал, бабки делает.
В зале горели лампы. Хотя снаружи было солнечно, закрашенные окна пропускали свет скупо. Да и сам зал был длинный, как кишка (окна, естественно, в торце), складское помещение, арендованное сразу на десять лет по дешевке. Но оборудован классно. Зеркала, макивары двенадцати видов, тренажеры, станки для растяжки, в том числе вибрационные. Старые бойцы, из тех, что «поднялись» в последние годы кто на чем, не поскупились. Сам Ласковин тоже вкладывал пай. Сколько мог. Хотя с него никто ничего не требовал. Фиксированная плата была только у новичков. Причем у «прикладников» в три раза выше, чем у «спортсменов», хотя тренировали и тех и других одни и те же люди, а программа если и отличалась, то только антуражем. К слову сказать, Вячеслав
— И где ж ты теперь, Андрюха? — спросил, вернее, прошипел, потому что свирепо тянул ногу на йоко-гери, Митяй.
— Работаю с одним человеком. С хорошим человеком, — уточнил Ласковин. — Не из этих.
— Да? — В голосе Митяя сквозило недоверие. — А говорили: за тебя «федералка» вступилась.
— Что еще говорили? — спросил Ласковин.
— Говорили, ты у «тобольцев» полный беспредел учинил. Целый филиал бойцов раздраконил, а сам филиал взорвал к ешкиной бабушке! Ласка, блин! Мог бы и меня в долю взять: друг я тебе или нет?
— Не обижайся, Митяй. Тебя — нельзя, у тебя — семья. И реально все не так бравурно, как ты сказал.
— Но хазу на Мастерской ты взорвал?
— Сжег, — сказал Ласковин. — И потом меня гоняли, как таракана по коридору.
— Врешь ты, — уже без обиды сказал Митяй. — Конь сначала орал, что бефстроганов из тебя нарежет и собакам скормит, а теперь: «Что же это Андрюша Ласковин к нам не заглянет? Такие люди мне нужны. Ты скажи ему: скупиться не буду!»
— Ты и сказал, — отметил Ласковин.
— Не вернешься, — констатировал Митяй. — Жаль. Мало мы с тобой поработали. Ну да для тебя теперь «Шлем» — детская горка! Позавчера я у Крутилина деньги забирал, а он мне говорит: «Ну как там Спортсмен?» — «Какой спортсмен?» — спрашиваю. «Тот самый, — говорит, — что с тобой в паре работал. Крутой чел!» Даже Крутилин, торгаш чайный, тебя теперь знает. Поднял ты мой авторитет, Андрюха! — Митяй засмеялся.
Андрей же чем больше слушал треп Митяя, тем меньше это ему нравилось.
— Абрек сказал: прушник ты! Сказал: «бэшки» тебя отмазали. Гришавин даже землю рыть не стал: снял с тебя все без вопросов. Еще сказал, что ты… — замявшись, — дурак. Но почему — не сказал. Почему ты дурак, Андрюха? — Ухмыльнулся.
— По определению, — буркнул Ласковин. — Хватит тебе ногу задирать. Не было у тебя растяжки и не будет. Пошли поработаем. Легонько, на касание.
Митяй был для Ласковина партнером привычным. И легким. По скорости. Зато по «фактуре» — очень подходящим. Большой, тяжелый, руки-ноги длинные. Достать — только на тактике. Но у Андрея был коричневый пояс (если не выше), а у Митяя — хороший зеленый. Приличная разница. Зато каждая нога Митяя — как две ласковинские. Как пойдет май-гери лепить — только держись.
Поразмявшись, передохнули, натянули «доспехи». Такие бы в прежние времена! А то хромали на обе ноги после каждой тренировки. Впрочем, может, и к лучшему, что не было. Осторожней были и «набиты» несравненно лучше, чем теперешние «годки». У Зимородинского ученики и сейчас без шлемов и накладок работают. Не говоря уже о «броне». И это правильно. Для новичков. А Ласковину и Митяю проще в полный контакт работать, вдобавок «доспехи» эти — как утяжелители на ногах.
С ними и нагрузка выше, и скорость не та. Бамбуковые же пластины заменить проще, чем кость срастить.