Я ищу Китеж-град
Шрифт:
Сажин искренне хохочет.
— Интересно, кто кого агитирует — я вас или вы меня?
— Вот и Виктор спрашивает: не состою ли я тайно в английской компартии? Нет, Николай Федорович, не состою. Многое мне у вас чуждо, многое непонятно, но духовный ваш подвиг я вижу. Вы вырастили нового человека, который лучше нас. Я бы и заповедь сейчас переделал: блаженни лучшие, яко тии наслeдят землю.
Клава
— Здравствуйте, пропавшее чудо, — сказал я по-английски.
Она смутилась, как школьница, не выучившая урока.
— Не надо… не дразните. Вы же знаете… я боюсь.
Я поймал ее взгляд, удивленно скользнувший по костюму, в котором я приехал из Англии. Не знаю, почему я надел его. Пуританская чернота его была почти неуместна в этот ослепительный летний день.
— Вот теперь вы похожи на англичанина… Чуть-чуть.
— Только зонтика не хватает, — пошутил я.
Она даже не улыбнулась. Только сказала, помолчав:
— Странно все это. Как в кино. Точно это не мы с вами, Иван Андреевич, а совсем, совсем другие… И не жизнь это, а картина из чьей-то жизни… Правда?
— Где вы пропадали, Клава?
— Я звонила вам. Мне сказали, что вы улетаете. Пришла проститься.
— Спасибо, девочка. Вы обязательно напишите мне. Хорошо? Адрес у Виктора.
— Я не приду к нему.
— А уроки?
— Я не буду давать уроки.
— Что случилось, Клава? Ведь что-то произошло, да?
— Где?
— На Филях. У Гали. Мне Павел сказал, что вы были у нее.
— Была. Я сначала не знала, что это — Галя. Павел ее у тетки поселил, сказал, что есть у него девушка, на целину с ним едет, замуж идет. А потом встретился пьяный, плакал, что не любит она его. Когда вы рассказали мне, я поняла. Нельзя ей было к Павлу уходить. Я знала, что сказать ей и о Викторе и о Павле.
— О Павле? — удивился я.
— Кого-кого, а его-то я хорошо знаю. Дружили когда-то… И вообще…
— Любили его?
— Не все ли равно теперь? Вы знаете, кого я люблю.
Я поцеловал ее в лоб. Он был как ледышка.
— Все пройдет, девочка. Все забудется.
— Может быть, — она смахнула слезу. — Только ему не говорите. Он ведь счастлив сейчас…
Галю и Виктора я нашел уже, когда объявили посадку. В первый момент мы с Галей не могли найти слов —
Но Галя нашла их.
— Деда милый, — обняла она меня, — деда Ваня, не уезжай.
Мне показалось, что она в белом переднике школьницы с голубым бантиком на косичке. Внученька моя!
— Я скоро опять приеду, Галенька.
— Приезжай.
— А может быть, ты приедешь?
— Не знаю. С ней приезжай.
— Хорошо.
— Я еще не знаю, как ее называть по-русски. По-чужому не хочется.
И пусть русский учит.
— А ты — английский, — вмешивается Виктор. — Вы в самом деле скоро приедете, Иван Андреевич?
— Когда-то мы говорили о романе Уэллса, Витя. Что бы сделал Кэвор, если бы ему удалось вернуться на землю?
— Снова полетел бы.
— Вот именно.
Я продолжаю разговор с ним уже в воздухе. Уже давно исчезли из вида крохотные фигурки провожающих на перроне аэровокзала, да и сам аэровокзал закрыла проплывшая под нами бесформенная гряда облаков. А я все говорю, говорю…
— Это — судьба, Витя. Темная, непознаваемая сила.
— Чепуха.
— Когда я приехал…
— А зачем, собственно, вы ехали?
— Искал свой Китеж-град.
— А нашли город солнца. Был такой мечтатель в давние времена.
— Знаю, Витя. Кампанелла.
— Именно. Мечтал о таком городе. А мы построили его.
— Как много вы знаете, Витя.
— Что вы, Иван Андреевич! Сколько еще узнать надо. О химии полимеров, об атомной физике, о кибернетике…
— Слишком много для одного человека.
— А Горький? Сколько знал Горький?
— Вот вы смеетесь надо мной, когда я говорю: судьба, чудо. А разве не чудо, что мы продолжаем разговор, когда вы, наверное, уже пересаживаетесь с автобуса на метро?
— Хитрите, Иван Андреевич. Это вы сами себе повторяете то, что я вам уже говорил…
Удивительный человек, этот Виктор.
А самолет уже высоко в воздухе, откуда Москва кажется горсточкой камешков, прихотливо рассыпанных по траве. Какое счастье, что нет облаков и я ее еще вижу.
На душе — ни тревоги, ни горечи. Все хорошо. Я твердо знаю, что вернусь сюда.
Стрелка альтиметра уже переходит за три тысячи метров. Самолет набирает высоту.
Пусть так — мое сердце с тобой, Москва.
До скорой встречи!