Я ищу Китеж-град

Абрамов Александр Иванович

Виктор увлекается, и рассказ о зажимных устройствах превращается в лекцию об автоматике. Через полчаса я знаю об этом несравненно больше любого корреспондента английской газеты, набившего руку на «московских сенсациях».

Я все больше люблю его, этого человека, к которому нельзя подойти со старыми душевными мерками. Не холодноватое английское «нравится», а именно русское, славянское «люблю», сплав привязанности и восхищения. Меня восхищает и сдержанность его чувств, благородная мужская сдержанность, которая чем-то сродни подлинной

чистоте души, и даже его душевная неприступность, которую он носит как панцирь против человеческого сожаления и любопытства. Это не отчужденность от людей, нет — он готов говорить взволнованно и горячо обо всем, что его интересует, но есть одна заповедная тема, которая замыкает наши уста. Это понимаю не только я, но и его близкие друзья.

Вчера к нам забежали Светлана и Федя.

— А Виктора нет, — объявил я, впуская их, — и когда он придет, не знаю.

— Мы к вам, Иван Андреевич, — тихо сказал Федя и заговорщически оглянулся вокруг, точно нас мог подслушать кто-нибудь в пустой квартире.

— Он Павла видел, — пояснила Света.

— Сидел у окна автобуса, увидел меня и отвернулся. На Фили ехал. — Никуда они не уехали, — присовокупила Света.

— Вы думаете, что Галя в Москве? — спросил я.

— Непременно. Пашка нахрапом действует. С налета. А если не по его, сразу скисает. А Федька говорит: он кислый ехал.

— Значит… — задумался я.

— Значит, сразу не увез — так не увезет. Не поехала она с ним. Вот мы и решили: Галку разыскать и взять в работу.

Я усомнился. Взять в работу… Точно деталь на станке. Да и выйдет ли?

— А с Виктором говорили?

— Как же, поговоришь с ним.

— Каменный.

— Тогда нельзя, — решил я. — Неудобно. Все-таки его дело, частное.

— Старый вы человек, Иван Андреевич, — назидательно заметил Федя, — и понятия у вас старые. Не частное дело, а наше, общее. Государственное дело. Душа у него болит, делу мешает. А мы что ж — молчи?

— Найти и поговорить с ней по-комсомольски. Против коллектива не пойдет, — не утерпела Света.

Я опять усомнился.

— Не всегда коллектив вправе вмешиваться в личную жизнь человека.

— Всегда, — безапелляционно сказал Федя.

Так мы и не договорились. Они ушли, заставив меня задуматься над проблемами коллектива и личности. Неужели сверстникам Сажина удалось воспитать поколение, совсем не тронутое ржавчиной индивидуализма? Тогда это одно удивительнее всех индустриальных побед!

Когда пришел Виктор, я наконец решился. Заповедная тема перестала быть заповедной.

— Почему вы никогда не спросите меня о моем разговоре с Галей?

Виктор отвечает с обычным спокойствием.

— Потому что представляю его содержание. Опять Павел?

— Дальнозоркие обычно не видят у себя под носом. Речь шла не о Павле, а о вас.

— Обо мне?

— Вы шагаете вперед в семимильных сапогах, другие же следуют за вами в обыкновенных ботинках, даже в тапочках. А вы не видите этого.

—

Аллегория! И не очень понятная.

— Возьмем другую. Вы — тренированный альпинист, дышите свободно на любой высоте. А люди, связанные с вами одним ремнем, теряют дыхание. Что надо сделать?

Виктор саркастически усмехается.

— Очевидно, ослабить ремень.

— Или шаг, — не сдаюсь я, — надо быть понятливее, терпимее, Витя, душевнее, если хотите, к человеческим слабостям. Люди не одинаковы.

— А чего я от них требую? Учись, читай, расти. Невозможно это? Чушь! Ежик вон на футбол бежит, а я ему книжку сую. Ну что же, после футбола прочти. Недоспи, а прочти. Только осознай, что так надо, что нельзя без этого, тогда и простить можно, если силенок не хватит.

Трудно спорить с Виктором, но я все-таки пытаюсь.

— Вы стремитесь к духовному совершенству, Витя. Но духовное совершенство, как и физическое, невозможно для всех.

— Чепуха! — сердится Виктор. — Безногий не пробежит стометровку, но любой нормальный, здоровый человек пробежит. И раз от разу может улучшить время. Это — моя аллегория. Понятно? Если я хочу стать лучше, почему другой не может хотеть этого? Только захоти, воспитай в себе это «хочу». Вот этого я и требую.

Спор можно продолжать, но я уже выдыхаюсь. Виктор в чем-то убедил меня, но мне кажется, что и сам в чем-то поколеблен.

Мы не успеваем уточнить этого — раздается звонок.

Пришла Клавдия Новикова.

Виктор несколько удивленно подвел ее ко мне, но удивиться по-настоящему пришлось мне, а не им, потому что Клавдия, рассмотрев Виктора, освещенного настольной лампой, — в комнате было темно, вдруг воскликнула.

— Черенцов! Витя!

Виктор смущенно протянул руку:

— Здравствуй, Клава.

— Странно, — заметил я обиженно, — все друг друга знают, а я кручусь среди вас, как щепка в омуте.

— Да мы с детства знакомы, — сказала Клава, — на одном дворе жили. Витя, я и Павлик. Ты знаешь, он здесь сейчас.

— Слыхал, — неопределенно отозвался Виктор.

— Вы разве не встречаетесь?

— Нет.

Несколько смутившись сухостью Виктора, Клава перешла к делу, которое привело ее ко мне. Ей нужно было перевести небольшой кусочек английского текста.

Текст оказался технический, и я сразу же спасовал. Пришлось привлечь Виктора, который, к моему удивлению, довольно сносно умел читать.

— В школе занимался, да забыл потом, — признался он, — сейчас только алфавит и помню.

Но помнил он много больше, а самое главное, отлично знал техническую терминологию. И пока я неуверенно подбирал по смыслу русские слова, он подумав, сразу называл нужное. Клавдия уже не на меня, а на него глядела с почтительным уважением.

Мне пришла в голову одна идея.

— Вы ищете учителя, Виктор. Группу хотите создать. Искать, по-моему, незачем. Вот вам и педагог.

Виктор не признавал ложной вежливости.