Охапкою крестов, на спину взваленных,гордись, тщеславный человек,покуда в снег один уходит валенок,потом другой уходит в снег.До публики ли, вдоль шоссе стоящей,до гордости ли было бы, когдав один соединила, настоящий,все легкие кресты твои беда.Он шею давит,спину тяготит.Нельзя нестии бросить не годится.А тяжесть — тяжкая,позорный — стыд,и что тут озираться и гордиться!
«Начальник обидел, а я психанул…»
Начальник
обидел, а я психанул:он требовал, чтобы я козырнули стал бы по стойке смирно,и все обошлось бы мирно.Он требовал то, что положено, номне все, что положено, было давнодо лампочки, то есть обрыдло,как тыквенное повидло.Начальник вскипел, а я не смолчал,ругаться начал начальник,а я права свои качал,как сумасшедший чайник.Вот так и пошло, понесло, повело,крутило и закрутило,покуда сюда донесло, довеломеня, такого кретина.Вот так и живу. Вспоминаю Москву:стоит как живая, совсем наяву,и даже обиды нету,а хочется в «Форум», и в ЦУМ, и в ГУМ,и в гул, и в шум,и с той планеты, где живу, —в Москву — родную планету.
Отец
Я помню отца выключающим свет.Мы все включали, где нужно,а он ходил за нами и выключал, где можно,и бормотал неслышно какие-то соображенияо нашей любви к порядку.Я помню отца читающим наши письма.Он их поворачивал под такими углами,как будто они таили скрытые смыслы.Они таили всегда одно и то же —шутейные сентенции типа«здоровье — главное!».Здоровые,мы нагло писали это больному,верящему святов то, что здоровье —главное.Нам оставалось шутить не слишком долго.Я помню отца, дающего нам образование.Изгнанный из второго классацерковноприходского училищаза то, что дерзил священнику,он требовал, чтобы мы кончаливсе университеты.Не было мешка,который бы он не поднял,чтобы облегчить нашу ношу.Я помню, как я приехал,вызванный телеграммой,а он лежал в своей куртке —полувоенного типа —в гробу — соснового типа, —и когда его опускалив могилу — обычного типа, —темную и сырую,я вспомнил еговыключающим свет по всему дому,разглядывающим наши письмаи дающим нам образование.
Проступающее детство
Просматривается детствос поры настоящего детстваи до впадения в детство.Повадки детские этивидны на любом портретеза века почти две трети:робости повадки,радости повадки,резкости повадки.Не гаснут и не тают.По вечной своей программевсе время словно взлетаютигрушечными шарами.Покуда Ване Маняне скажет на смертном ложе:я умираю, Ваня, —услышав в ответ: я тоже.
«Неопознанным ОПОЯЗ’ом…»
Неопознанным ОПОЯЗ’омжужжит студкружок, собравшись в кружок.Тесно, плотно им опоясанстаричок, их вождек, их дружок.Он идею генерирует,пересказывает мысль свою,а кружок дрожит, вибрируети жужжит,
как пчелы в рою.Медоносен ли их взяток?Сколько их? Неполный десяток.Но они источают ток,он и мощен, и нов, и сладок.Может, с легкого этого знаниясонм наук расширится вдруг.Может, только для воспоминанияпригодится студенческий круг.
«Пуговицы позастегнувши плотно…»
Пуговицы позастегнувши плотно,еле успевши разок взглянуть,юность решает бесповоротно,зная, что сможет еще повернуть.Пуговицы, где возможно, ослабивши,до одного перепробовав клавиши,старость решает бесповоротно,словно усталый решает — заснуть.
Помогай, кто может
Помогать хоть по разу, хоть по одному,не отказывать, если не в дружбе, то в займе.Помогать то суму поднести, то тюрьмуперенести, помогать, а не хлопать глазами.Человек звучит гордо, покуда емуэтот звук не глушат, не размочат слезами.Очень сложно, неясно и даже темно,если все непонятно. Понятно одно:если можешь помочь — помогай, сколько сможешь.Помогай! Если помощь на завтра отложишь,все равно — не сегодня, так завтра поможешь,отказать не сумеешь ему — все равно.
Не совсем
Уничтоженный унижением,а не просто уничтожением,иногда поднимается все жеи грозится им всем, им всем,кто унизил его, уничтожа,полагая, что насовсем.У униженного,у растоптанного,оклеветанного,ошептанного,как заветныйбожий дар,остаетсяответныйудар.Остается горько-соленый,кисло-сладкийпривкус во ртуи — надежды листик зеленый,устремляющийся в высоту.
Вот еще!
Старые мужья со старой песнею,будто нету лучших тем,старые мужья гордятся тем,как они выслуживали пенсию.Старые мужья,бияв грудь свою,седую и худую,говорят: война, а я не дуюв ус!И вновь: и я! И я! И я!Старые мужья идут на рать.Старым женам пенсий не положено.Разговаривая по-хорошему,надо все сготовить и убрать.Надо дом вестии в том числеэтого сердитого, сварливого,переваливающегося по земле,охающегои почти счастливого.Старая жена через плечокротко молвит: «Вымыл бы посуду!» —«Что? Посуду? Ни за что не буду.Выдумала, вот еще».
«Старухи, как черепахи…»
Старухи, как черепахи,на солнышке греют бока.Раскинулись на солнцепекеи радуются, покасолнышку не жалко:лишний луч не в счет —мегеру или весталкувсе равно припечет,колдунью или шалуньюравно огреет лучом.А солнышку не жалко.Все ему нипочем.А я в богатстве и бедности,как солнышко, быть учусьи равнодушной щедростиу него учусь.Ленивой терпеливостии благородству чувств,безжалостной справедливостия у него учусь.