Все запрещенные приемывнезапно превратились в правила,а правила — все отменилисьи переправились все вдруг,и кто-то радуется вслух,а кто-то шепчет: «Жизнь заставила!»Да, кто-то шепчет: «Жизнь заставила!»,а кто-то радуется вслух.
«Среднее звено мечтает…»
Среднее звено мечтаетоблегчить свои задачи.Все, чего им не хватает,получить:квартиры, дачи, —все, что недодалиим давно.Все это планирует в недальней далисреднее звено.
«Эта крепко сбитая фраза…»
Эта крепко сбитая фраза —новый лозунг: «Все и сразу!»Ни
на завтра, ни на послезавтраничего не хотят отложитьи желают со вкусом, с азартомжить.Есть вволю, пить вволю,утвердить свою волю.Жить с любимой, жить в отдельной,и в международной, отельнойспешке, особенно в ней,жить скорей, удобней, точней.Оглянувшись на то, как предтечижили-были,расправляют пошире плечив ироническом пыле:— Не хотим так,а хотим не так.
«Карьеристы и авантюристы…»
Карьеристы и авантюристы —общим же числом всего их триста.Если же меж ними выбирать,с кем идти в разведку и на рать,авантюру предпочту карьере.С полным основаньем предпочту:чтит она и в полной мереголубую, синюю мечту.Впрочем, у карьеры есть своипреимущества и для семьи,для соседей — предпочтительнеекарьеристы — тихие, почтительные.
«Эта странная моложавость…»
Эта странная моложавость,вызывающая не зависть,что понятно бы было, а жалость,эта нерасцветшая завязь.Это школьничество. Ухваткиперемены и танцплощадки,перемиги и переглядки,что не сладки, скорее, гадки.Этот перед любым начальствомшумный страх, дополняющий образ,да запудренная нахальством,проступающая робость.На виду он резов и буенс переплясом своим, тараруем.Обольщаться, впрочем, не будем —он, по сути, будничней буден.И когда на него не смотрят,он глядит с молчаливым укором,словно муха, которую морятбыстродействующим мухомором.Миновали тебя морщины,при тебе твои охи и вздохи,не произведенный в мужчинымальчик позапрошлой эпохи.Что торопишься? Торопитьсяни к чему — кто тебя подпирает?Осыпается мел. Тряпицабеспардонно его стирает.
«Куфаечка на голом теле…»
Куфаечка на голом теле.Цигарочки ленивый дым.— А вы еще чего хотели?— А мы другого не хотим.Итак, куфайка да цигарка,и не остра, скорей пестра,идет беседа у костра,и жить — не жарко и не парко,и жить не шатко и не валкона самой нашей из планет.И прошлого не очень жалко,и пред грядущим страха нет.
«Было много жалости и горечи…»
Было много жалости и горечи.Это не поднимет, не разбудет.Скучно будет без Ильи Григорьича.Тихо будет.Необычно расшумелись похороны:давка, драка.Это все прошло, а прахам поровнувыдается тишины и мрака.Как народ, рвалась интеллигенция.Старики, как молодые,выстояли очередь на Герцена.Мимо гроба тихо проходили.Эту свалку, эти дебривыиграл, конечно, он вчистую.Усмехнулся, если поглядел быту толпу горючую, густую.Эти искаженные отчаяньемстарые и молодые лица,что пришли к еврейскому печальнику,справедливцу и нетерпеливцу,что пришли к писателю прошенийза униженных и оскорбленных.Так он, лежа в саванах, в пеленах,выиграл последнее сражение.
«Старшему товарищу и другу…»
Старшему товарищу и другуокажу последнюю услугу.Помогу последнее сражениенавязать и снова победить:похороны в средство устрашения,в средство пропаганды обратить.Похороны
хитрые рассчитаны,как времянка, ровно от и до.Речи торопливые зачитаны,словно не о том и не про то.Помогу ему времянку в вечность,безвременье — в бесконечностьпревратить и врезаться в умы.Кто же, как не я и он, не мы?Мне бы лучше отойти в сторонку.Не могу. Проворно и торопкосуечусь, мечусьи его, уже посмертным, светомя свечусь при этом,может быть, в последний раз свечусь.Перепохороны ХлебниковаПерепохороны Хлебникова:стынь, ледынь и холодынь.Кроме нас, немногих, нет никого.Холодынь, ледынь и стынь.С головами непокрытымимы склонились над разрытымидвумя метрами земли:мы для этого пришли.Бывший гений, бывший леший,бывший демон, бывший бог,Хлебников, давно истлевший:праха малый колобок.Вырыли из Новгородщины,привезли зарыть в Москву.Перепохороны проще,чем во сне, здесь, наяву.Кучка малая людейзнобко жмется к праха кучке,а январь знобит, злодей:отмораживает ручки.Здесь немногие читателивсех его немногих книг,трогательные почитатели,разобравшиеся в них.Прежде чем его зарыть,будем речи говоритьи, покуда не зароем,непокрытых не покроемознобившихся голов:лысины свои, сединыне покроет ни единыйиз собравшихся орлов.Жмутся старые орлы,лапками перебирают,а пока звучат хвалы,холодынь распробирает.Сколько зверствовать зиме!Стой, мгновенье, на мгновенье!У меня обыкновеньевсе фиксировать в уме:Новодевичье и уши,красно-синие от стужи,речи и букетик рози мороз, мороз, мороз!Нет, покуда я живу,сколько жить еще ни буду,возвращения в МосквуХлебникова не забуду:праха — в землю,звука — в речь.Буду в памяти беречь.
Необходимость пророка
Далее Новый Завет обветшал.Ветхий — он, одним словом, ветхий.Нужен свежий листок на ветке,Юный голос, что нам бы вещал.Закрывается первая книга,Дочитали ее до конца.У какого найти мудрецаТу, вторую и новую книгу?Где толковник, где тот разумник,Где тот старший и младший пророк,Кто собрал бы раздетых, разутых,Объяснил бы про хлеб и про рок?Сухопарый, плохо одетый,Он, по-видимому, вроде студента,Напряжен, застенчив, небрит.Он, наверное, только учится,Диамат и истмат зубрит.О ему предстоящей участиБог ему еще не говорит.Проглядеть его — ох, не хочется.В людях это — редчайший сорт.Ведь судьба его, словно летчица,Мировой поставит рекорд.
«Жалкие символы наши…»
Жалкие символы наши:медом и молокомполные чаши.Этого можно добиться,если в лепешку разбиться.Это недалеко:мед, молоко.Скоро накормим медоми напоим молокомвсех, кто к тому влеком.Что же мы дальше поставимцелью? Куда позовем?
«Хорошо будет только по части жратвы…»
Хорошо будет только по части жратвы,то есть завтрака, ужина и обеда,как предвидите, живописуете вы,человечество в этом одержит победу.Наедятся от пуза, завалятся спатьна сто лет, на два века, на тысячелетье.Общим храпом закончится то лихолетье,что доныне историей принято звать.А потом, отоспавшись, решат, как им быть,что же, собственно, делать, и, видимо, скоропостановят наплевать и забытьвсе, что было, не помнить стыда и позора.
