Я - истребитель
Шрифт:
Когда этот бой анализировали на земле, Николай хотел переадресовать "фиат" Ивану, поскольку если б не Иван, то фашист наверняка записал бы его, Мирошниченко, на свой счет. Но Копец, посмеиваясь, успокоил Николая, заявив, что этих "фиатов" тут хватит на всех.
Вообще, с самого начала боевой работы Коля Мирошниченко оказался в центре внимания. Заставил немало всех поволноваться.
Чуть ли не в первый же день он вышел из воздушной свалки с отбитой "ногой". Другими словами, одна стойка шасси была подрублена очередью крупнокалиберного пулемета, и Коля должен был приземляться на колченогой машине. Для хорошего летчика такая посадка - полбеды, но беда была в том, что сам Коля об отбитой "ноге" самолета
На счастье, он садился не первым. Когда мы с земли увидели, что самолет без "ноги", то, как могли, начали сигнализировать летчику руками. Коля ушел на второй круг. Каждый в той тревожной ситуации жестикулировал по-своему, и Мирошниченко потом рассказывал, что наши жесты можно было расценивать как угодно. Но полет тот завершился все-таки благополучно. Взлетел Ковтун и в воздухе руками как-то объяснил Мирошниченко, что не в порядке стойка шасси его самолета. Довольный Ковтун тут же сел, но теперь почему-то не торопился садиться Мирошниченко и все продолжал кружить над аэродромом. Оказывается, Ковтун забыл самую малость - не показал, какая именно стойка снесена!..
В конце концов мы сделали то, что следовало сделать сразу: выложили полотнище - эту азбуку каждый из нас знал с курсантских времен, - один конец загнули. Николай понял, покачал крыльями и пошел на посадку. Сел он мастерски - с креном на уцелевшую "ногу". Стойка, правда, не выдержала и во время пробега сломалась. Сломался и самолет. Но сам Николай был цел и невредим. Испанские летчики с восторгом оглядывали Мирошниченко и в тот же день подарили ему наручные часы.
Надо сказать, площадка, которую мы использовали в качестве аэродрома (в ту пору мы уже сидели в Сото), была минимальных размеров - бывший ипподром. На ней вскоре после того, как совершил аварийную посадку Николай Мирошниченко, пришлось испытать на прочность боевую машину и мне.
Перед самым уже вылетом в стойке шасси упало давление. Самолет, естественно, завалился на одно крыло, техники тут же помогли. Алексей Шмаглий сумел что-то сделать на скорую руку и дал гарантию, что при взлете стойка выдержит, а большего в тот момент и не требовалось. Но вот в воздухе приспособление умельца разладилось, неисправная "нога" самопроизвольно удлинилась, и пришлось мне садиться с "ногами" разной длины. Обошлось...
А свой боевой счет я вскоре все-таки открыл - через четыре дня после прибытия в Испанию. Не бог весть что - устаревший двухместный бомбардировщик "Арадо" тоже вот прилетел бомбить Мадрид. Встретились с ним за облаками. "Арадо", заметив меня, делает переворот, чтобы снова укрыться в облаках, но тут я уже не зеваю. Вовремя успеваю отвернуть после очереди в упор - и тоже в облака. Выхожу из облачности на высоте около 500 метров, встаю в круг, посматриваю по сторонам: где-то должен быть этот "Арадо". Дважды обмануть себя не дам... Действительно, через несколько секунд вываливается из облаков бомбардировщик, но частями: сначала крыло, потом хвостовое оперение. То ли от перегрузки бедняга развалился, то ли я так удачно дал ему вдогонку очередь. "Арадо" развалился раньше, чем упал на землю. Это несколько приподняло мне настроение после истории с "фиатом", так просто обманувшим меня.
Эпизод на всю жизнь
"Испанский дневник" Михаила Кольцова... Думал ли кто из нас, участников испанских событий, что придет время, когда каждому заново захочется вспомнить о том, чем жили мы в дни нашей беспокойной военной молодости. Перелистываю страницы дневника и за вымышленными именами вижу лица старых боевых друзей.
"Республиканские летчики Испании, - писал Кольцов, - сбили за два месяца в одном только мадридском секторе семьдесят германских и итальянских аппаратов (а уничтожить современный скоростной истребитель - это не то, что сбить летающий гроб образца 1916 года). Здесь нет ни одного пилота, у которого налет
Благодаря Кольцову, я сейчас могу достаточно точно восстановить день, когда был сбит Павел Рычагов. Это наш командир выведен под именем Паланкара в "Испанском дневнике". Запись датирована днем 15 ноября 1936 года. Значит, Рычагов был сбит в послепраздничную неделю - где-то от 9 до 14 ноября. В эти дни мы вели очень частые бои.
..."Чайка" Рычагова была подбита и почти потеряла управляемость. Она шла с большим креном - повреждены были, очевидно, тросы управления. Мы с Ковтуном прикрывали машину командира, и я пытался объяснить Павлу, что ему надо прыгать. Я видел, как Рычагов хотел заставить машину подчиниться, как он в бешенстве ударил кулаком о край борта. Когда прыгать, на мой взгляд, было уже поздно, Павел вдруг оставил машину. Он сделал это на такой малой высоте, что парашют едва успел раскрыться.
Приземлялся Рычагов на бульвар, забитый мадридцами, которые неистово приветствовали республиканского летчика. Сначала они, правда, не разобрались, чей самолет сбит, и приготовились ловить фашиста. Но когда поняли, что прыгает республиканец, началось что-то невообразимое. Павел делал отчаянные знаки, ругался на всех языках, требуя освободить ему клочок улицы для приземления. Не тут-то было.
Приехал он на аэродром встрепанный и потрясенный не столько передрягой в воздухе, сколько своим приземлением: темпераментные испанцы чуть не разорвали летчика Паланкара на сувениры.
Мы быстро привыкли к фронтовому Мадриду, и еще быстрее Мадрид привык к нам. В редкие дни относительного затишья, когда из-за непогоды или после больших потерь фашисты не предпринимали массированных налетов, мы получали возможность побывать в городе. Везде, где бы мы ни появлялись, - в кафе, в кино, иногда прямо на улице, - как правило, в нас узнавали русских, и нас тотчас захлестывала волна дружелюбия и доброжелательности. В самом городе все же было неспокойно и небезопасно.
В одну из первых поездок в город, разыскав отель, где жили советские журналисты, мы стали наведываться туда каждый раз, когда выпадала возможность. Я подружился с кинодокументалистом Романом Карменом. В те дни ни я, ни он не подозревали, сколько раз в жизни нам придется встречаться на дорогах войны. Я бывал в отеле чаще, чем другие летчики группы, поскольку на мне лежала обязанность доставлять свежие газеты на аэродром, и появлялся у журналистов с неизменной просьбой, которую они удовлетворяли. Если не было газет, то возвращался, как правило, "наполненный" устной информацией и последними новостями: Кольцов имел регулярную связь с Москвой и был в курсе всех событий, происходящих на Родине.
Несколько раз Кармен с Кольцовым приезжали к нам в Сото не только по своим корреспондентским делам. В нашей группе неожиданно объявился специалист по борщам, которому в тех условиях цены не было. Это был один из рабочих московского авиационного завода. Как только однажды он сварил борщ, нам стало ясно, чего до сих пор не хватало на нашем аэродроме. Кроме того, оказалось, что этот парень недурно готовил блюда из баранины. Словом, русская кухня в Сото процветала, и слух об атом достиг Мадрида...
Все эти детали невольно вспоминаются сейчас, когда берешь в руки "Испанский дневник". И это, и многое-многое другое. Там вот, где у Кольцова написано о Рычагове, есть сообщение и о том, как однажды двенадцать "хейнкелей" и "фиатов" отсекли республиканского летчика, преследовали и поливали его огнем до тех пор, пока не сожгли. Был такой случай. Действительно, двенадцать "хейнкелей" ("фиатов" не было, были одни "хейнкели") чуть не сожгли. Однако же - не сожгли!..