Я люблю тебя, небо
Шрифт:
Дорант продолжает наступать:
— Да, но за свой самолет не надо платить, а за НАШ надо. Я, к сожалению, еще не имею своего самолета, поэтому вынужден платить аэроклубу за каждый час налета большие деньги, от 400 до 600 шиллингов, но все же мое финансовое положение позволило мне налетать в 1967 году 25 часов. Сколько вы налетали, господин вельтмастер?
Не скрывая улыбки, отвечаю:
— Не густо у вас получается, господин штатмастер! В этом году я налетал 200 часов и не платил за это, обратите внимание, ровно ничего...
В маленьких глазках Доранта недоверие и любопытство:
— Сколько же лет вы летаете и каков ваш общий налёт?
— Мой налёт за 13 лет работы
Обескураженный моим ответом, штатмастер произносит:
— О, теперь я понимаю, почему вы вельтмастер. Мой налёт много скромнее — всего 800 часов, хотя я летаю уже 20 лет. Но все же вашим цифрам я верю с трудом.
Наш разговор поддерживает Василий Федорович:
— Мартемьянов говорит правду. Если хотите проверить — приезжайте к нему в Кемерово, там в течение месяца вы бесплатно получите 50-часовую тренировку.
— Благодарю вас. Но Сибирь — это холодно, это оленьи и собачьи упряжки! Это — не для меня. Вы ведь недавно в Сибири, господин Мартемьянов? Я слышал, что вас туда сослали за какую-то провинность.
Я не выдержал, расхохотался:
— Ваши понятия о Сибири, господин Дорант, устарели ровно на 50 лет. Сибирь — это передовая индустрия, наука, искусство. Меня никуда не ссылали, я родился и вырос в Кемерове и никогда не променяю этот город на другой.
Позднее такие словесные дуэли случались довольно часто, и каждая из них заканчивалась нашей победой. Какой поддержкой в них было чувствовать в нагрудном кармане красную книжку — паспорт гражданина СССР!
До праздника оставалось трое суток.
Все эти дни мы были на ногах, знакомились с историческими памятниками и достопримечательностями Вены. Очень понравился нам фонтан в городском парке. Над гладью живописного водоема, у самой поверхности, медленно вращается небольшой, метра полтора в диаметре, круг. В него вмонтировано около двух десятков металлических трубок и разноцветных прожекторов. Наклон трубок, скорость вращения круга, напор водяных фонтанчиков и освещение находятся в строгом соответствии с заданной программой. В вечерних сумерках фонтан напоминает сказочный цветок.
До глубины души потрясло меня посещение гитлеровского концентрационного лагеря Маутхаузен, ставшего трагическим памятником 122 тысячам жертв фашизма.
На высоком холме, окруженном глубокими оврагами, — зловещие сооружения. Вот отмеченные печальной известностью «ворота смерти», куда входили тысячи военнопленных и откуда вышли лишь единицы. Массивная каменная стена, над ней мрачно нависли сторожевые вышки, как бы хранящие тяжелую поступь кованого сапога эсэсовцев. За стеной ровными рядами — бараки заключенных между ними — широкая площадь. Сколько человеческих страданий и мук помнит она! И высшая степень бесчеловечности, звериной жестокости, оставшейся на века позорным пятном в истории Германии, — газовые камеры и крематории.
Вместе с туристами из разных стран осматривали печи, где палачи сжигали несчастных узников. Навсегда замерла у хищной пасти топки железная тележка-носилки, безмолвная свидетельница тягчайших преступлений фашистов. На стенах множество снимков погибших, в дорогих и бедных рамках, под стеклом и без стекол; венки, букеты цветов, увядших и свежих. Нет такого дня, чтобы здесь не лились слезы матерей. Читаю на стене одну из многих надписей: «Мы никогда не забудем это! Советские туристы, 1966 г.». Поверх надписи рука недобитого подонка коричневым карандашом торопливо намалевала нацистскую свастику. Не помня себя от негодования, в ярости рисую по свастике пятиконечную звезду подвернувшейся под руку пятишиллинговой монетой, загоняя
Больше мы там не могли оставаться, стало душно и невыносимо тяжело. Глотая подступивший к горлу комок, вместе с товарищами я спешу на улицу. На громадной площади лагеря возвышаются памятники. Самый впечатляющий — на месте гибели пламенного патриота нашей Родины, Героя Советского Союза генерала Карбышева. Из белоснежной мраморной глыбы выступают лицо, грудь и руки человека, чье имя стало символом мужества, несгибаемой воли и несокрушимой веры в правоту своих убеждений. Кажется, что и сейчас еще бьется в холодном мраморе горячее сердце настоящего человека, коммуниста, воина, ученого.
С утра хмурое, в тяжелых клочьях облаков небо роняло редкие капли дождя, поддерживая у нас гнетущее впечатление от вчерашней поездки в Маутхаузен К двум часам погода улучшилась, выезжаем на аэродром.
В пятидесяти метрах от бетонной полосы — многотысячная толпа зрителей. Зонтики, тирольские шляпы с перышками, короткие, до колен, брюки, полосатые гетры — австрийцы любят свой национальный костюм.
В три часа в воздух поднялся первый самолет, и номера стали следовать один за другим. С интересной программой выступает группа чешских пилотов. Внимание зрителей приковано к полету ярко раскрашенного самолета западногерманского чемпиона Герхарда Паволки.
Старый знакомый! Встречался с ним в Испании и в Москве Ему 47 лет, однако выглядит моложе. Как-то разоткровенничался с нами, сообщил, что воевал в минувшей войне на восточном фронте. Помню, как Пименов с присущей ему прямотой и непосредственностью спросил у него: «Сколько сбил наших?»
Герр Паволка замялся, невнятно пробормотал что-то о «железном кресте», о «солдатской присяге», о том, что он-де тоже не сторонник войны.
Недавно я прочитал его комментарии блестящей победы сборной команды СССР на чемпионате мира в Москве: «Советское правительство не скупится на затраты для развития самолетного спорта, в стране создан большой парк великолепных спортивных машин. Из сотен юношей и девушек, имеющих возможность осваивать высший пилотаж, на многочисленных национальных соревнованиях выявляются наиболее талантливые и перспективные спортсмены, составляющие основу сборной команды, которая в свою очередь, находится в наиболее благоприятных условиях». И далее сетует: «Мы не можем похвастаться состоянием самолетного спорта у нас в стране: тренировочные сборы национальной команды не проводятся, спортивную честь государства защищают случайные, недостаточно подготовленные пилоты, имеющие собственные самолеты устаревших конструкций».
Внимательно наблюдаю за полетом Паволки: ведь мой вылет следующий. Низко, в пяти метрах от земли, проносится, надрывно гудя слабомощным мотором, его машина. Ну что ж, ваш замысел ясен, господин Паволка: хотите пощекотать нервы зрителям длинными проходами над самой землей, каждую секунду рискуя сломать свою шею, но в остальном у вас пилотаж, извините... Нет сложных, красивых фигур, оригинальных комбинаций, нет элегантности и темперамента. Такой пилотаж наши спортсмены называют «развесить в небе сосиски». Однако не посвященная в тонкости высшего пилотажа публика награждает немца аплодисментами.