Я научила женщин говорить

Ахматова Анна Андреевна

Новоселье 

1. Хозяйка

Е. С. Булгаковой [61]

В этой горнице колдуньяДо меня жила одна:Тень ее еще виднаНакануне новолунья,Тень ее еще стоитУ высокого порога,И уклончиво и строгоНа меня она глядит.Я сама не из таких,Кто чужим подвластен чарам,Я сама... Но, впрочем, даромТайн не выдаю своих.5 августа 1943 Ташкент

61

Елена

Сергеевна Булгакова (1893—1970) – жена М. А. Булгакова.

2. Гости

«...ты пьян,И все равно пора нах хауз...»Состарившийся Дон ЖуанИ вновь помолодевший ФаустСтолкнулись у моих дверей —Из кабака и со свиданья!..Иль это было лишь ветвейПод черным ветром колыханье,Зеленой магией лучей,Как ядом, залитых, и всё же —На двух знакомых мне людейДо отвращения похожих?11 ноября 1943

3. Измена

Не оттого, что зеркало разбилось,Не оттого, что ветер выл в трубе,Не оттого, что в мысли о тебеУже чужое что-то просочилось, —Не оттого, совсем не оттогоЯ на пороге встретила его.27 февраля 1944

«Когда уехала Елена Сергеевна Булгакова, занимаемую ею комнату передали Анне Андреевне. Это был дом на Жуковского, 54. В главном здании дома жили писатели Уткин, Луговской, Погодин и другие. В глубине двора было строение, к которому с наружной стороны была пристроена лестница, ведшая наверх, на так называемую «балахану». Там была большая комната со сплошным окном во всю длину. В противоположность «кассе» – много света и пространства. Свое новоселье Анна Андреевна отметила стихотворением «Хозяйка», которое дается в цикле «Новоселье». <…>

Посвящено оно Елене Сергеевне Булгаковой. Долго я не могла понять, почему Ахматова назвала ее колдуньей. Лишь много поздней узнала, что в Ташкенте (вместе с Фаиной Григорьевной Раневской) Ахматова читала роман «Мастер и Маргарита». И кто знает, может быть, читала в этой самой комнате на балахане».

Галина Козловская. «Ахматова в Ташкенте»

4. Гибель

Как будто страшной песенкиВеселенький припевИдет по шаткой лесенке, Разлуку одолев.Не я к нему, а он ко мне —И голуби в окне...И двор в плюще, и ты в плаще По слову моему.Не он ко мне, а я к нему — во тьму, во тьму, во тьму.16 октября 1943 Ташкент

«Когда лежит луна ломтем чарджуйской дыни...»

Когда лежит луна ломтем чарджуйской дыниНа краешке окна, и духота кругом,Когда закрыта дверь, и заколдован домВоздушной веткой голубых глициний,И в чашке глиняной холодная вода,И полотенца снег, и свечка восковаяГорит, как в детстве, мотыльков сзывая,Грохочет тишина, моих не слыша слов, —Тогда из черноты рембрандтовских угловСклубится что-то вдруг и спрячется туда же,Но я не встрепенусь, не испугаюсь даже...Здесь одиночество меня поймало в сети.Хозяйкин черный кот глядит, как глаз столетий,И в зеркале двойник не хочет мне помочь.Я буду сладко спать. Спокойной ночи, ночь.28 марта 1944 Ташкент

Ташкент зацветает

Словно по чьему-то повеленью,Сразу стало в городе светло —Это в каждый двор по привиденьюБелому и легкому вошло.И дыханье их понятней слова,А подобье их обреченоСреди неба жгуче-голубогоНа

арычное ложиться дно. –Я буду помнить звездный кровВ сиянье вечных славИ маленьких баранчуковУ чернокосых матерейНа молодых руках.1944

«Это рысьи глаза твои, Азия...»

Это рысьи глаза твои, Азия,Что-то высмотрели во мне,Что-то выдразнили подспудноеИ рожденное тишиной,И томительное, и трудное,Как полдневный термезский зной.Словно вся прапамять в сознаниеРаскаленной лавой текла,Словно я свои же рыданияИз чужих ладоней пила.1945

На Смоленском кладбище

А все, кого я на земле застала,Вы, века прошлого дряхлеющий посев!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Вот здесь кончалось все: обеды у Донона,Интриги и чины, балет, текущий счет...На ветхом цоколе – дворянская коронаИ ржавый ангелок сухие слезы льет.Восток еще лежал непознанным пространствомИ громыхал вдали, как грозный вражий стан,А с Запада несло викторианским чванством,Летели конфетти, и подвывал канкан...Август 1942 Дюрмень

Три осени

Мне летние просто невнятны улыбки,И тайны в зиме не найду,Но я наблюдала почти без ошибкиТри осени в каждом году.И первая – праздничный беспорядокВчерашнему лету назло,И листья летят, словно клочья тетрадок,И запах дымка так ладанно-сладок,Все влажно, пестро и светло.И первыми в танец вступают березы,Накинув сквозной убор,Стряхнув второпях мимолетные слезыНа соседку через забор.Но эта бывает – чуть начата повесть,Секунда, минута – и вотПриходит вторая, бесстрастна, как совесть,Мрачна, как воздушный налет.Все кажутся сразу бледнее и старше,Разграблен летний уют,И труб золотых отдаленные маршиВ пахучем тумане плывут...И в волнах холодных его фимиамаСокрыта высокая твердь,Но ветер рванул, распахнулось – и прямоВсем стало понятно: кончается драма,И это не третья осень, а смерть.6 ноября 1943 Ташкент

«Когда я называю по привычке...»

Когда я называю по привычкеМоих друзей заветных имена,Всегда на этой странной перекличкеМне отвечает только тишина.8 ноября 1943

Надпись на поэме «Триптих»

И ты ко мне вернулась знаменитой,Темно-зеленой веточкой повитой,Изящна, равнодушна и горда...Я не такой тебя когда-то знала,И я не для того тебя спасалаИз месива кровавого тогда.Не буду я делить с тобой удачу,Я не ликую над тобой, а плачу,И ты прекрасно знаешь почему.И ночь идет, и сил осталось мало.Спаси ж меня, как я тебя спасала,И не пускай в клокочущую тьму.6 января 1944 Ташкент