Я не сулю тебе рая
Шрифт:
А она, как выяснилось, достаточно сложна. Надо потратить по меньшей мере полгодика, прежде чем разберешься во всей этой позиции.
Теперь я, как бывалый производственник, легко жонглирую такими словами, как, скажем, «обкатка». Это слово обозначает проверку оборудования перед окончательным пуском в эксплуатацию, нечто вроде генеральной репетиции.
Вот этой обкаткой сейчас в нашем цехе и заняты. Скоро должны запустить мощные компрессоры. Считанные дни остались до того момента, когда мы начнем производить мочевину.
Ждать, по правде говоря, уже осточертело. Однако
В эти дни цеховое начальство почем зря клянет верхнее начальство, которое сидит в Уфе и как ему вздумается, так и распоряжается от имени совнархоза. Я слабо разбираюсь в экономической политике, но, по-моему, тут что-то неладно. Сами посудите: каменщики все еще не слезли с верхотуры, двор — весь в ямах, как после серьезной бомбежки, а нашу мочевину уже в план поставили. Значит, где-то кто-то уже надеется получить нашу продукцию, а ее нет. И не скоро будет.
Все говорят, что график сорван, а вот почему не уложились в сроки — не поймешь. В подобной ситуации, как авторитетно разъяснил Барабан, виновных никогда не оказывается.
Он точно в воду глядел: теперь строители кивают на монтажников, а те в свою очередь на поставщиков. Попробуй разберись! Я и не пытаюсь разобраться, не моего ума дело.
А разобраться все же стоило бы, не мне, конечно, а начальству… Все ждали, когда же начнет работать мощный кран. На собраниях кричали, что «кран — это задача номер один». В заводской газете с этим краном тоже связывали все надежды, без него, мол, нельзя приступить к монтажу компрессоров.
Ну вот кран наконец смонтировали на самой верхотуре, почти у самой крыши. И тут выяснилось, что кран никак не хочет сдвинуться с места. Он оказался зажатым между стенами, в этом вся штука!
Теперь, как говорят, придется отодвинуть балки или сносить крышу. Тем временем график снова полетит ко всем чертям!
Понятное дело, когда начальство нервничает, достается и нам. Вот в этой неспокойной обстановке я, как и другие, перестал мыть полы и вообще перестал быть мальчиком на побегушках; теперь каждый приставлен к своему делу, потому что приближается пуск производства.
Однако мне не повезло. Теперь, когда стало больше порядка в цехе, за нас здорово взялись. Я попал в руки Валентина — так запросто величают у нас в цехе комсорга.
Если не брать в расчет выпуклые очки, то он с виду парень как парень. Общительный, умеет свистеть разные мотивчики, начитанный и вообще как-то располагает к себе. На его васильковые глаза и на широкий лоб мне, конечно, наплевать, пусть всем этим инвентарем интересуются девчонки. Это по их части.
Но увы, насколько я понимаю, наши характеры противоположны, интересы, по-моему, тоже. С первого же часа Валентин стал командовать мною. Мастак он, как вижу, инициативу раскачивать да разглагольствовать.
В разговоре с Валентином выяснилось, что он и во мне ищет какой-то особой инициативы, а ее у меня не наблюдается. Просто не хочется быть энтузиастом, и все.
На этой почве — и не только на этой — сразу начались у нас стычки; с его точки зрения, у
Ежедневно возникали у нас какие-то проблемы, которые следовало немедленно решать. В связи с приближением сдачи цеха в эксплуатацию был издан приказ о всеобщем техническом экзамене.
Конечно, труднее всех пришлось мне. Сначала Валентин, как мой непосредственный руководитель, поднажал на теорию, почем зря гонял меня по физике и химии. К счастью, я не успел еще перезабыть все школьное. Но когда пришлось штудировать технологию производства, пришлось попотеть. Особенно не повезло мне на занятиях по технике безопасности. У химиков, как я понял, этот предмет самый предпочтительный.
Семь полных часов коллективно да плюс три часа вечером — вот какой режим установил для меня Валентин. Меня загонял до седьмого пота и сам дошел до белого каления. По-моему, тут сказалась его врожденная склонность повелевать. Можно было бы обойтись без этой страсти и азарта.
Но самое смешное, я чуть не сорвался на экзаменах — перепутал подземные коммуникации, по которым в наш цех поступают аммиак и углекислота. Экзаменаторы покосились, но особых помех чинить не стали. Зато без всяких запинок удалось мне рассказать о службе сепараторов и выпаривателей, — это меня и спасло. Очевидно, я раздул в суровых инженерах искру надежды. После этого дело пошло как нельзя лучше. Всю технологию производства раскрыл от первой до последней трубочки, доложил, как жидкий аммиак становится в нашем цехе кристаллическим порошком. Одним словом, сочинил вдохновенную поэму о сухой мочевине на зависть всем поэтам!
Повезло мне, иначе это не объяснишь, и на экзаменах по технике безопасности. Выручила наглость, если говорить по правде.
— В нашем деле необходима особая внимательность и абсолютная аккуратность — проговорил я, смело глядя в лица экзаменаторов, — иначе пара пустяков взлететь в небеса. Потом ни своих, ни чужих костей не соберешь.
Я не знаю, что их подкупило. Страшную картину, нарисованную мною, они, кажется, приняли за сознание глубокой ответственности в деле безопасности.
Тут пришел конец моим испытаниям. Дело, думаю, в шляпе. Но неожиданно вмешался — кто бы вы думали? — Валентин. Он подбросил самый что ни на есть каверзный вопросик: пожелал, чтобы я рассказал о самой сути мочевины. Зеленой тоской повеяло на меня, честное благородное слово.
— Среди минеральных удобрений, известных до сих пор, не было и нет ничего равного мочевине, состоящей почти наполовину из азота, — проговорил я, силясь вспомнить все, что знал по данному вопросу. — Она незаменима как удобрение, она, кроме того, замечательный корм для скота. Промышленное применение ее только начинается, но думаю, что уже сегодня десять отраслей индустрии не могут обходиться без мочевины.
Ответ был не блестящ, сам понимаю, но мне ничего не оставалось, как выпутываться. Вижу, экзаменаторы еще чего-то ждут, и смело обращаюсь к «верхотурной помпезии»: