Я не сулю тебе рая
Шрифт:
— Ну что? Ославил на весь комбинат и молчишь?
Его страшит мнение комбината, а меня это совсем не волнует. Пискаревского, по-видимому, тоже.
— Я не понимаю, чего ты раскричался? — отвечает Вадим невозмутимо. — Не сдал сегодня, сдам завтра, не сдам завтра — сдам через неделю. Какая разница? Подумай!
— Какая разница! — передразнивает Валентин, но тут же, спохватившись, добавляет: — Разница очень большая, милый Пискаревский. Подвел весь цех, опозорил!
Пискаревский хладнокровно
Потом он вздыхает и говорит, как бы оправдываясь:
— Ну как ты не понимаешь, не в ладах я с твоей техникой!
Он какое-то чужеродное тело в нашем славном цеховом обществе. Его зеленые брюки и оранжевая кофточка стали притчей во языцех, говоря словами Катука. В таком оперении ему только со стилягами слоняться, а не стоять возле циркуляционного компрессора. Не идет! Не соответствует! И баста! Позирует парень. Лицо бледное, взгляд томный, в походке нарочитая небрежность, как и подобает изысканному человеку, который никак не желает сливаться с массой.
А Валентин красив в своем негодовании. Плюнув под ноги, он демонстративно отворачивается.
Мы с Барабаном на время отвлекаемся от своих плашек и зубил и с интересом ждем, что произойдет дальше. Мне непонятно одно: зачем Валентин привел с собой Пискаревского?
Вот Валентин подходит к Прохору Прохоровичу. Старик делает вид, что очень занят и будто не замечает комсорга… Ничего не понимаю.
— Вы готовы? — начинает Валентин самым учтивым тоном. — Я вас спрашиваю: готовы или нет?
Со старым ворчуном приходится деликатничать, тут уж ничего не поделаешь.
— Я всегда готов, — сурово отвечает Прохор Прохорович.
— Отлично, — радуется Валентин. — Я так и знал, что вы уже готовы. Кстати, я привел вам подсменщика. Пока вас подменит Пискаревский. Вадим, поди сюда!
Франтоватый Вадим старику явно не нравится. И вообще Прохор Прохорович не в духе.
— Видишь ли, комсорг, меня никто не сможет заменить, вот в чем дело.
— Ну ладно, не будем ссориться, — говорит Валентин миролюбиво. — По существу, и спорить-то некогда. Мы и так опаздываем.
— Я тебя, комсорг, не задерживаю. И не вижу необходимости задерживать. Иди себе с богом.
— Прошу прощения, как же прикажете вас понимать?
— В прямом смысле.
— Насколько я понимаю, вы отказываетесь идти на городской актив?
— Понимаешь, мой мальчик, я не могу оставить свое рабочее место.
— Если вы это серьезно, то я вынужден буду доложить руководству…
Валентин, надувшись, уходит.
— Ну, чего уши развесили? — кричит Барабан. — Веселее!
Вскоре появляется начальник цеха.
Еще от самых дверей Задняя Улица окликает старика:
— Тебя,
— Оповещали.
— Раздумал, что ли?
— Раздумал.
— Что так?
— Ты мне, начальник, вот что скажи: о чем пойдет разговор на твоем активе? О том, чтобы лучше работать. Верно?
— Верно.
— Да ведь эту лучшую работу надо показывать здесь, в цехе. Подумали вы о том, что в рабочее время со всего города собираете пятьсот человек?
— Полноте!
— Не полноте! Не позволяет моя душа совершить такой проступок. Если можешь, оставь меня в покое.
— Ты рассуждаешь, как ребенок…
Задняя Улица все-таки ушел ни с чем.
Позже, на трамвайной остановке, кто-то за моей спиной произнес негромко:
— Дон-Кихот.
Я обернулся. Меня нагнал Пискаревский.
— Ты это о ком?
— О старике. Разве что-нибудь изменится оттого, что он не пошел на актив? Ровнехонько ничего. Актив-то и без него проведут. По всем правилам!
19
— Ой, кого я вижу! — навстречу мне выбежала Аленушка. — Ура, к нам пришел наш бедненький мальчик!
Я протягиваю ей обе руки, мы церемонно здороваемся. А потом я усаживаю ее против себя, говорю:
— Добрый вечер, Аленушка. Я тебе в дяденьки гожусь, по всем данным самый нормальный дядя, а ты вдруг низвела меня в мальчики. Не ошиблась?
— Нет. Я ведь хорошо тебя знаю. Ты в пятьдесят седьмой квартире живешь?
— В пятьдесят седьмой.
— Вот видишь, ничуть не ошиблась.
— Все-таки я не понимаю… Она заразительно смеется.
— Мама так говорит: «Это наш бедненький мальчик…»
Аленушке от силы четыре года. Тряхнув головой, она подмигнула серыми, как у ее мамы, глазами:
— Ссориться не будем, ладно?
— Ладно.
— Ты хорошенький! — говорит она, внимательно рассматривая мое лицо.
— Сочиняешь!
— Ничуть, — она лукаво улыбается. — Мама тоже говорит, что хорошенький… Хочешь, я буду называть тебя дяденькой?
Я несколько раз порывался зайти к Майе Владимировне, да все не решался. Не хотелось показаться навязчивым.
А сегодня решился. Аленушка, открывшая дверь, сказала, что Майя Владимировна должна вернуться с минуты на минуту.
Поболтав с девочкой, я хотел было уйти, но не тут-то было: она умела занимать гостя, как заправская хозяйка дома.
Как и подобает в ее возрасте, Аленушка перескакивает с одной темы на другую. Я едва успеваю следить за ходом ее мыслей.
— Афафочка милая, а вот ее мама, ой, какая сердитая! — заявила Аленушка. — Она никак не хочет, чтобы Афафочка играла с мальчиками. Они ведь ужасные драчуны.