Я не свидетель
Шрифт:
– Давняя история. С военных лет. Тут в лагере сгинул. Вот и мыкаемся.
– За валюту, - вставил Левин.
– Чего ж ты стонешь!
– Остапчук посмотрел на Михальченко. Что-нибудь уже нашли от этого немца из Казахстана?
– Фунт дыма, - Михальченко махнул рукой.
– Больницы, морги, гостиницы, все такое прочее проверял?
"Все мыслим по шаблону. И никуда не денешься. Все начинается с элементарного, даже у шахматистов - Е-2, Е-4", мысленно усмехнулся Левин.
– А шмотки его искал?
– спросил Остапчук.
– Какие шмотки?
– развел
– Что-то же у него было? Какая-нибудь приметная вещь.
– Разве что плащ. Сын Тюнена говорил - новый, импортный.
– Вот и пошуруй в комиссионках.
Левин и Михальченко переглянулись, но Михальченко тут же раздраженно сказал:
– Ты что смееешься! Искать плащ в комиссионках! Да он давно продан, если и попал туда! Это что же - все городские комиссионки обшмонать?!
– Не шмонай, дело твое, - равнодушно ответил Остапчук.
– Да ты знаешь, сколько их!
– Знаю, двадцать четыре.
– Это на год работы!
– Думаю, намного меньше, - вдруг вставил Левин.
– Отбрось специализированные.
– Радио-фото-электротовары - один, посуда-фаянс, хрусталь и прочее два, детских - два, ювелирный - один, трикотаж - два, дамская одежда и обувь - один, не запинаясь, словно декламировал Остапчук.
– Дальше: мебельных - два. Вот и посчитай, куда тебе не надо.
Но подсчитал Левин, быстро, на подвернувшейся бумажке, пока Остапчук говорил.
– Остается верхняя одежда. Таких пять. И универсальных шесть. Всего одиннадцать. Тебе, что, первый раз искать?
– Тюнен исчез в середине апреля. Если плащ был сдан тогда же, то он давно продан. Размер ходовой - пятидесятый. Да он и двух дней не лежал! А вы хотите, чтоб через четыре месяца я искал его в комиссионках! Ну, даете!
– замотал головой Михальченко.
– Ладно, - успокоившись, сказал он, совершу я такую экскурсию по одиннадцати комиссионкам, уговорили.
– Я тебя не уговариваю, - спокойно, но жестко сказал Левин.
– Ты не постовой милиционер, сам должен знать, чего делать, а чего не делать.
18
В десять утра, уже имея адреса комиссионных магазинов, Михальченко, усевшись в машину, командовал Стасику:
– Поехали!
– Куда, Иван Иванович?
– Сегодня у нас с тобой большая экскурсия, и он назвал первый, ближний, адрес.
Михальченко с самого начала не верил в эту затею. Покидая очередной магазин, убедившись, что среди висевших плащей ничего похожего на плащ Тюнена не было, и выслушав от продавщиц один и тот же ответ: "Нет, не помню, может и был такой. Всего не упомнишь", - Михальченко говорил Стасику:
– Двигай дальше. На Привокзальную...
К двум часам, к началу перерыва, из одиннадцати адресов оставалось четыре. Они пообедали в кафе со странным названием "За тыном", съездили на заправочную и снова крутились по городу. Продолжалось это почти до вечера.
Без результата покинув последний магазин, Михальченко сказал шоферу:
– Я, Стасик, человек, можно, сказать, везучий. Случалось, копал такую безнадегу, а все же находил, что искал. А сегодня вытащил пустышку. Знаешь почему? Когда-то один полковник сказал
– Значит завтра опять по магазинам? Хорошо, что бак залили.
– Нет, завтра сделаем иначе.
На этот раз главный редактор журнала "Я - жокей" Матиас Шоор прибыл в Старорецк самолетом из Москвы, куда прилетел на несколько дней по поручению Анерта вести переговоры о совместном издании по заказу туристических фирм ФРГ рекламного буклета. Удачно закончив дела в Москве, Шоор опять сел в самолет и через час сорок был в Старорецке. Устроившись в знакомой гостинице, во второй половине дня он уже демонстрировал директору конного завода только что вышедший номер журнала и оттиски цветных фотографий следующего номера для франкоязычных стран.
Они сидели в кабинете директора завода. Тот разглядывал оттиски. И хотя давно привык к великолепному качеству фотоиллюстраций, все же и на этот раз не мог не подивиться, глядя на глубину, сочность и естественность цвета. И лошади, и наездник (тот парень, которого ему нашли, натурщик Леонид Локоток), и манеж, и луг - все было снято с большим вкусом: не назойливо-рекламно, а как-то даже повествовательно, мол, как с лошадью работают, как выхаживают, объезжают и, наконец, какие это дает результаты. В этом и крылась вся тонкость, ненавязчивость рекламы. Да и парень этот, Локоток, хорош, всем вышел: статью, физиономией, держится свободно, прямо киноактер. Надо его не выпускать из виду, пригодится...
– Нравится?
– спросил Шоор.
– Да, хорошая работа... Как съездили в Москву? Удачно?
– Очень. Ваши бюрократы учатся не только говорить слово "бизнес", но и видеть его середину.
– Суть, - поправил директор.
– Что ж, дай им Бог... Вы надолго к нам?
– Несколько дней. А потом буду улетать в Москву и домой. Но у меня тут гешефт с этим бюро "След", с господин Левин.
На следующий день к девяти утра Михальченко отправился в контору "Комиссионторга", но директора не застал, секретарша сказала, что того к девяти вызвали в облисполком и порекомендовала подождать. Таких, как Михальченко, ожидающих, в приемной было пять человек, и он с расчетом сел на самый ближний к входу в кабинет стул, чтобы сразу, едва появится хозяин, войти. У секретарши он предварительно выяснил, что директора зовут Богданом Юрьевичем. И сейчас, набравшись терпения, представлял себе, как заерзает этот Богдан Юрьевич, когда услышит просьбу Михальченко: перерыть документы одиннадцати комиссионных магазинов, начиная с 17 апреля...
Прождал Михальченко полтора часа. Распахнув дверь в приемную, директор быстро пересек ее, вошел в кабинет, не дав никому по дороге остановить себя. Михальченко знал этот прием, и потому хозяину удалось опередить его лишь на два шага.
– Послушайте, я только вошел, а вы уже врываетесь. Так же нельзя, стоя между письменным столом и Михальченко, директор журил его.
– Богдан Юрьевич, не сердитесь, - заулыбался Михальченко. Обстоятельства заставляют... У вас хорошее настроение?