Я (не) твоя: Невеста поневоле
Шрифт:
Зыркнул на неё недобро.
— Сон, значится? — спросил. — Ну так в сон-то чего верить?
— Знаю я всё, — зарыдала жена, бросаясь в ноги к нему. — Не позволь гордыне и злости младенчика жизни лишить!
— Выгоню! — зарычал. — Вдовку выгоню. Как посмела?!
— Не виноват он, не виноват. Я только. Меня сгуби, как народится. Авдотье отдай, она возьмёт, сестре моей. А меня бей, как хошь, только душу светлую в мир пусти.
— Совсем из ума выжила! Нужна ты мне, мне, нужна! — сел подле, плечи опустились. — За
Вздохнул горько Зосим, встал и вышел. Вернулся поздно, шатаясь, и сразу спать завалился. Токмо знала уж Ульяна, что мужиков собрал, по рублю выдал и к старухе отправил дом ставить.
Укрыла его Ульяна, рядом прилегла.
— Доброе у тебя сердце, муж мой, — гладит его по плечу, знает, слышит он, хоть и спит вроде. — Век тебе благодарной буду.
Так и потекли дни за днями. Зосим на поле пропадал с Петькой, женщины по дому хлопотали, младенчикам одёжу запасали. Пряли, вышивали, Агафью премудростям бабьи учили.
Лушка стала родителей сторониться. Бегала к сестре, у неё пропадала, а как прознала про старуху-ведунью, упросила вдовку дорогу показать.
— Так на что тебе? — ахнула Анна.
— Лучше век одной быть, чем за дурочка замуж. Не могу больше там жить, не стану. Ежели не возьмёт меня ведунья в ученицы, сбегу из деревни.
— Хоть Ульяне скажи!
— Никому, поняла? — смотрит на неё Лушка по-взрослому. — Вороча’ть придут. А так пущай сбёгла и ладно.
— Да за что ж так с сестрой?
— А ты оговорись, что видала меня, да в деревню свою к родным направила, у неё сердце покойно и будет.
— Бог с тобой, — перекрестила Анна и поведала, куда идти надобно.
Как пришла к старухе Лушка, поглядела на неё Марфа, расспросила: кто да чья.
— А чего ж надобно тебе молодость на болоте губить?
— Людям помогать хочу, как ты!
— Кто ж тебе сказал, что помогаю? Вон баб от детей избавляю.
— Так сами идут, их грех — не твой. Что скажешь — то делать стану.
— Ишь, — рассмеялась Марфа. — Вот такая и нужна. Оставайся.
Поискали Лушку поискали да забыли со временем. И остался Касьян да Фёкла с Ванькой, что злость с детства впитывал. Вырастет — станет, как отец самодуром, а другие дети разлетелись, кто куда.
Только на сердце Анны всё неспокойно. Отчего ж ведунья так про них с Петрушей сказала? Откуда горя ждать? Потому жила как с оглядкой, всё страшась слов Марфы.
Отпустило со временем Зосима. Примирился с судьбой своей. Как домой приходит — жена привечает, лакомые кусочки подсовывает, старается так, что сердце от счастья в груди щемит. Да и урожай народился хороший, всегда бы такой. И тревожно стало Рябому, словно всё повторяется. А как поедет по сёлам зерно продавать, вернётся — а Ульяны…
Не хотелось об том думать, только дума на лице написана.
—
Тяжело уж Ульяне, на сносях почти. Поначалу живот идёт, а потом сама Ульяна.
— Жену первую вспомнил покойницу, — перекрестился на иконы Зосим. — Вдруг опять поеду, а вернусь…
— Не боись, муж, хорошо всё будет. Поезжай по делам своим, а как вернёшься, вдвоём с сынком тебя ждать стану. Назовём как?
— Сама сынка назовёшь, — отмахивается Зосим. — А коли дочка — Настей зови.
Отчего-то уверен был Зосим, что сходство с Назаром сильное будет. Прознают люди, засмеют. Да уж выбрал сам судьбу свою. Пущай что хотят говорят, он своим умом жить станет.
Взял мужиков с собой да подводы с зерном. Далеко ехать, чтоб подороже продать. Вёрст 30–40 — не меньше, а то и все 60! А Ульяна вослед перекрестила, молитву прочла и в дом. Ждать времени своего да мужа.
Глава 20
Анна на время к Ульяне перебралась помогать, вдвоём всё веселее да проще. Приходила Фёкла. Сидела да молчала больше, и казалось Ульяне, будто другой стала мать.
— Ежели знаешь, где Луша, ты скажи, — голос дрожит, видно, тяжело ей приходится. Полон дом детей недавно был, яблоку упасть негде. А гляди — разлетелись, разбрелись — одни почти остались. Жалко Ульяне мать стало, будто состарилась та за год этот.
— Не ведаю, — села подле на лавку. — Надеюсь, хорошо ей, молюсь за сестрицу. Ты сама как?
— Да вот, — вздохнула Фёкла. — Вроде мать, а детей и нет. Не ходит никто. Авдотья в селе другом, носа не кажет. Ты с Петькой вместе — совсем мать забыли, Лушка…. — и заплакала Фёкла. Всё ж в ней не только злоба сидела, а сердце материнское, что токмо теперича болеть стало.
А вдовица нет-нет да наведается к Лушке. Всё ж на ней тайна такая хранится. Встретит её девчонка. Счастливая, тихая. Травок с собой надаёт, чтоб Ульяне передала, да наказывает никому не говорить про неё. Выходит уж снадобья варить, толковая, и Марфа хвалит.
— А чего ты про нас с Петром говорила? — не унимается Анна.
— Время рассудит.
— Скажи, ежели знаешь.
— Вижу только, что короток век мужа твоего.
— Как? — ахнула вдовица, руку к груди прикладывая.
— Не зря ты себя вдовкой кличешь, вот и накликала горе.
Обмерла Анна, глаза широко распахнула, смотрит на ведунью, слова сказать не может.
— Не его хоронила, прежнего мужа, — пытается у той судьбу вымолить.
— У судьбы на то другие глаза.
— Отвоюй, уведи с глаз этих, Христом Богом прошу, — кинулась Анна.
— Не проси! Не властна над тем.
— А Ульяне помогла!
— Не пробил её час, иное там было.
— Можешь, бабушка, можешь, — целует руки ей вдовка, только Марфа отталкивает.
— У всего воля своя. Не сильна тут. Нечего юбки протирать.