Я (не) твоя: Невеста поневоле
Шрифт:
— Уж то хорошо, что муж со мной будет. А ты домой иди, как Петруша вернётся, и ему всё расскажи, — бросилась Ульяна к Аннушке на грудь, прижимает, болит душа за сестру свою, а вдовица по голове гладит.
Шмыгнула носом Ульяна, чует, будто за подол кто тянет. Агафья её тож успокоить пришла. Жмётся к тётке доброй, от которой хорошее токмо и видала, а чего плачет — не поймёт.
— Долго ждать? — в дверях Рябой стоит, брови насупил.
— Иду, Зосим, — отстраняется Ульяна от вдовицы, слёзы со щеки смахивает и к мужу ступает. Встретилась глазами, а тот и сам, как собака
Сели в телегу, хоть Ульяна пешком норовила добежать, да поехали. А как завидела дом родительский, не смогла утерпеть, соскочила и бросилась, слыша, как муж сплюнул от негодованья.
Взлетела на ступени, дверь распахнула и замерла. Высматривает сестру, а пред ней спина отцовская маячит. Обернулись все на гостью, молчанье повисло.
— Луша, — дрожит голос Ульяны.
— Тебя зовёт, — не глядит отец на дочку, выходит на двор. Душегубом теперь кликать станут, что родную дочь не жалел. А ежели каждая будет в петлю прыгать, коли чего не по нраву? Что ж выходит, нынче родительское слово не значит ничего? В его времена только попробуй ослушаться! А теперь не подступиться к Лушке, придётся Трофиму ехать отказ давать. Глянул Касьян на двор свой. Хорошо бы и тёлочку, и овечек. Только загубила девка радость на корню.
— Делю твою скорбь, — явился во двор Зосим, телегу у ворот оставив. Шапку снял, в руках мнёт. Горе оно всех примиряет. И Касьяна жалко, отец всё ж.
— Ты кого это, чёрт, хоронишь? — разозлился Касьян, рот кривя.
Смутился Зосим, не поймёт, чего не так.
— Дочка у тебя удавилась, Лушка, — отвечает.
— Это кто ж напраслину такую по деревне возводит?
Не по себе стало Рябому, будто намерено пришёл живого человека хоронить. Обманула вдовица? Сузил глаза, взгляд отвёл, кулаки сжал. Что ж делает, негодница. У него сердце болеть стало, а об Ульяне и говорить не надобно. Неужто хочет извести их вдовка да без ребетёнка оставить? Не поглядит Зосим, что дочка у ней, с позором выгонит, как домой вернётся. Бросил взгляд на крыльцо, пущай Ульяна тут побудет, а он сам с Анной разберётся. Не то встанет жена защитой, будет прощения вымаливать грешнице.
Ничего не ответил Рябой Касьяну, выскочил за ворота, сел в телегу, да как лошадь стеганёт. Заржала кобылка, не ожидала злости такой, только делать нечего — тронулась, разворачивая сани, повезла домой хозяина.
— Никак наша лошадь, — прислушалась к ржанию Ульяна. Сидит у лавки, на которой сестра лежит, за руку её держит, поглаживает да слова добрые говорит.
— Ваша, — подтверждает Савелий, глядя в окно. — Зосим уехал.
Вскинула Ульяна брови. Как мог муж оставить её одну? Никак случилось чего недоброго. И снова сердце, которое только-только успокаиваться стало, забилось в тревоге. Но не может она вскочить и сестру бросить, вцепилась та руками в неё, отпустить боится.
— Забери, — шипит. — Не могу с ними.
А глаза страшенные, губы сухие, треснула одна, кровит. И голоса больше звонкого нет, будто старуха хрипит.
— С мужем поговорить надобно, — глядит Ульяна в глаза сестринские. — Не одна живу, Луша. Добрый Зосим, решим чего-нибудь.
— Да ты кто такая? — не выдержала
И понимает Ульяна, что не станет больше Зосим родных её тянуть, токмо надобно за сестру быть покойной.
— Нет у меня права детей твоих забирать, то ты верно говоришь, только и у вас нет права нас за скот держать! Будто не люди мы, а товар в лавке! — смотрит в лицо матери, взгляд её выдерживая.
— Пойду я, — вздыхает Савелий, не желая на брань бабью глядеть.
— Ты скажи лучше, как случилось с ней такое? — не отставала Ульяна.
Вернулся Касьян в дом, как вести себя не знает, что делать надобно.
— У него спроси, — тычет в мужа Фёкла. — Я ж с тобой была, уходила — Лушка у окна вышивку делала.
— Я пред тобой отчитываться не стану, — зарычал Касьян, грозно на дочку смотря. — Сама она в петлю полезла! Коли не я, — ткнул себя в грудь, — не было б её на белом свете! Второй раз уж жизнь подарил!
— Подневолить хотел, за Мирона-дурочка выдать, — шепнула Лушка сестре.
— Замуж?! — ахнула Ульяна. — Бога-то побойся! — покачала головой. — Да нашёл ещё кого! Неужто вы детей своих не любите? Всех готовы на закланье отдать. Чего ж пообещали тебе, отец?
— Не твоего ума дело, — отмахнулся. — Скажи-ка мне лучше, отчего твой муж мою девку хоронит? Принеслись сюды, глаза растопырили. Кто сплетни распускает, а?
— Анька-вдовица, — сразу нашлась Фёкла. — Как принеслась, — принялась плакать Фёкла, — да сказала, у меня сердце в груди запрыгало. Вот так: тук-тук-тук. Тук-тук-тук, — пыталась показать свой страх мать. — Чуть Богу душу не отдала.
— Не могла соврать, — не верит Ульяна, головой качая. А сама всё думает, отчего Зосим её покинул. Ахнула, с места вскочила.
— Уляя, — хрипит Лушка, руки к сестре протягивая.
— Вернусь, вернусь, — обещает Ульяна, и сердце от жалости разрывается. Боится сестра с родителями теперь оставаться. Глаза испуганные, и руки белые, будто смерть сама.
— Чует сердце, недоброе что Зосим задумал, — говорит Лушке.
Бежит Ульяна домой, в груди колет, в животе болит. Обхватила руками ребёночка.
— Потерпи, родненький, немного осталось.
Примчал Зосим аккурат к своему домику, в который вдовицу и пустил.
— Дома, хозяйка? — стучит в дверь, а самого от злости подбрасывает.
— Проходи, Зосим, всегда гость жданный, — привечает Анна. Девка её на полу с коником играется, что Петр вырезал. — Что-то с Ульяной? — приложила руки к груди, глаза пуганные. — Где жена твоя?
— А скажи мне, отчего напраслину про Лушку возводишь, будто удавилась девка?
— Так братец сказал ейный, Ванечка.
— Ванечка, — хмыкает Зосим. — Погубить меня хочешь? — зарычал, брови хмуря. — Улька сама не своя!
— Пожалела уж, Зосим, — прикладывает руку к сердцу. — Надобно было мягче сказать.
— Врёшь, собака, — процедил сквозь зубы.
Обомлела Анна, смотрит на Рябого и не узнаёт.
— Помереть мне на это месте, коли вру, — повернулась к иконам, быстро перекрестившись.