Я никогда не была спокойна

Маттина Амедео Ла

Русские эмигранты-революционеры живут в другом мире, они не чувствуют пульса своей страны. Они до конца не верят известию, пришедшему в начале марта в Швейцарию: власть в России перешла из рук Николая II к Временному комитету, состоящему из представителей всех партий, кроме правых. Комитет разместился в Таврическом дворце, где до этого находилась распущенная царем Дума. В этом же дворце размещается Совет рабочих, который вскоре станет рычагом второй революции, Октябрьской.

Анжелика Балабанова тяжело болеет гриппом, когда по телеграфу передают эту новость. Она встает с постели и спешит в Народный дом, где собрались другие русские. Там царит ликование, однако восторг выражают не все: революционно настроенные политэмигранты

не дают волю эмоциям. Меньшевики и большевики сдержанны, они не показывают на людях своих чувств. Ленинцы – самые холодные, самые выдержанные: они уже думают, как вернуться на родину, чтобы возглавить революцию. Все хотят сделать это как можно скорее, но в военное время перемещение и пересечение границ крайне затруднительно. Кроме того, возникает много вопросов: вернувшись в Россию, придется ли им делить власть с буржуазией или надо переходить к диктатуре пролетариата? Надо ли продолжать воевать или необходимо прекратить войну в одностороннем порядке? Дискуссии получаются ожесточенными.

В Цюрихе есть только один человек, который точно знает, что делать: это Ленин.

Анжелика присутствует на одном собрании большевиков и ей врезается в память фраза Ульянова: «Если русская революция не разрастется до второй и успешной Парижской коммуны, реакция и война задушат ее»^[330].

Никто тогда в том маленьком зале не подозревал, что семь месяцев спустя непримечательный человек, который обращался к нам в тот вечер, станет непререкаемым вождем успешной революции и вершителем судьбы России^[331].

Ленин хотел попасть в Петроград раньше других, чтобы расставить свои фигуры на шахматной доске. Меньшевики и другие российские фракции вместе с Балабановой неделями обсуждали политическую целесообразность согласия на «проезд» через Германию. В конце концов они пришли к спасительному решению: предложить берлинскому правительству обменять немецких военнопленных на равное количество русских эмигрантов, которым будет разрешено пересечь Германию. Германия сразу же согласилась: она была заинтересована в том, чтобы «внедрить» в Россию как можно больше людей, выступающих за мир. Так ее армия сможет избавиться от восточного фронта и сосредоточиться на западном, куда прибыли американские солдаты в поддержку англичанам и французам.

Через две недели после известия о революции Ленин уже прибыл к месту назначения. Ульянова совесть не мучила: он сел в вагон в сопровождении немецких солдат и с «вражескими» деньгами в кармане прибыл в Петроград. В июне смогла уехать и Анжелика. На цюрихском вокзале собралась небольшая толпа, чтобы попрощаться с «отважными» русскими товарищами, которые тащили с собой детей и чемоданы. Ехали они не в опечатанных вагонах, а в обычных поездах. Однако этим особым пассажирам не было разрешено выходить из поезда во время остановок и разговаривать с немецкими гражданами.

Уезжает несколько десятков семей. Среди них Мартов, Аксельрод, Луначарский, который вскоре перейдет в большевизм, став комиссаром народного образования, и Сокольников, который станет первым послом Советской республики в Англии. В вагоне царит бедлам. Пассажиры препираются днем и ночью. Дети плачут, потому что не могут заснуть. Фракции спорят из-за того, кто выступит с речью, когда они приедут в Петроград. Решено, что каждая группа будет иметь право на слово, а Балабанова будет выступать от имени циммервальдского движения. Предполагалось, что это сделает Роберт Гримм, но российское правительство не дало ему разрешения на въезд, так как его обвинили в шпионаже в пользу Германии.

Прибыв в Стокгольм, эмигранты получают известие, что шесть социалистов, в том числе Церетели, Скобелев и Чернов, вошли в коалиционное правительство. Разочарование огромно, особенно по отношению к Чернову: он – революционный социалист, подписавший документы Циммервальда и Кинталя, поэтому его вхождение в состав

коалиционного правительства должно было быть обусловлено требованием мира. Зато благодаря Чернову удается получить визу для Гримма. Швейцарский журналист с товарищами пересекает финскую границу у Керимяки и въезжает в Россию.

Поезд останавливается, и Анжелика выглядывает из окна, чтобы посмотреть, что делается по ту сторону границы. Несколько человек ждут на перроне. «Серый дождливый день, и в этом сером мареве с трудом можно различить однообразные солдатские шинели, и только несколько красных знамен вносят оживление в это зрелище»^[332]. Люди совсем не радостные. Лица у всех серьезны и грустны, на них написаны боль и страдания: от голода, смерти ближних. Эти люди не разделяют радостный энтузиазм вернувшихся из-за границы: они жаждут хлеба, земли, жилища и окончания войны. Что-то «мистическое, мессианское» чудится Анжелике в глазах людей, что смотрят на нее «с верой и немой надеждой»^[333]. Она подавлена, на ней лежит тяжелая ответственность. Эти люди пришли сюда не для того, чтобы отпраздновать победу, они пришли за помощью. Анжелика очень взволнована.

Когда мы спустились на платформу, толпа хлынула вперед, все еще распевая «Интернационал», но мне показалось, что люди пели его скорее как молитву, нежели как победный гимн или как призыв к борьбе^[334].

Едва Анжелика оказалась на перроне, ее сразу попросили выступить. Она отказывалась, повторяя, что чувствует себя «слишком маленькой, слишком незначительной»^[335]. Некоторые солдаты решили, что она имеет в виду свой маленький рост, и они подняли ее себе на плечи своими «мозолистыми руками».

И с этой высоты, в полной темноте, освещенная лишь фонарями, которые держали демонстранты, и темными красными флагами, я произнесла свою первую речь, слова солидарности, поддержки гражданам своей обновленной родины, призывающей к новой борьбе, к новым испытаниям, новым победам^[336].

Однако после этих возвышенных слов наступил неприятный момент: солдаты, воевавшие на фронте, показали, что они не принимают интеллигенцию, приехавшую в Россию при поддержке ненавистных врагов, немцев. Военные очень сурово и даже грубо проверяли багаж и паспорта прибывших. Этим «предателям», направляющимся в Петроград, выделили поезд, принадлежащий Красному Кресту. Это грязные вагоны, со следами крови, обрывками бинтов и прочим мусором, оставшимся от транспортировки раненых. Ехать в таких условиях опасно для здоровья пожилых людей и детей. Прежде все надо вымыть кипяченой водой, но русские солдаты отказываются помогать нежеланным гостям. Их начинают терпеливо убеждать. Кто-то показывает следы пыток в царских застенках, кто-то объясняет, что не имеет ничего общего с Германией. Среди последних и Балабанова: она вспоминает, что ее выгнали из Германии из-за крамольных речей. Наконец приносят горячую воду, и революционеры могут ехать дальше, в Петроград. Все жмутся друг к другу, чтобы согреться.

Наш приезд в столицу имел довольно символический вид: впереди группы эмигрантов, прибывшие из Швейцарии, несли огромный красный флаг, который держал Гримм и ваша покорная слуга, на котором было написано: «Да здравствует циммервальдский и кинтальский Интернационал, международный социалистический Комитет». Во время поездки все политические группы шили ярко-красные флаги. И самый главный флаг был этот, «циммервальдский», говорю я с сожалением, потому что я не заготовила свой собственный флаг. Но именно потому, что это был «главный флаг», все мне помогали. Один товарищ дал мне огромный кусок материи, одна соратница вышила надпись, польский социалист сделал рисунок, а грузинский товарищ – огромного роста, во время остановки поезда на одной из финских станций сбегал в лес и принес две палки^[337].