Я никогда не была спокойна
Шрифт:
Эти кровавые события сопровождались рядом беспорядков на местах, спровоцированных меньшевиками и другими оппозиционными партиями. Но еще опаснее кажется реакция Франции и Англии: они поставляют белым вооружение. Россия зажата в тиски. Покушение Каплан на вождя большевиков происходит в тот момент, когда, кажется, революция уходит с исторической сцены, рассеивается как мимолетная туча. Но Ленин делает жестокий ход. Он ставит во главе Красной армии гениального Троцкого и дает свободу действий ВЧК – политической полиции, созданной им, Лениным, в декабре 1917 года. Начинается «Красный террор».
Дора Каплан была казнена 3 сентября, через четыре дня после ареста, без всякого судебного разбирательства, убита несколькими выстрелами в затылок Павлом Дмитриевичем Мальковым, бывшим матросом Балтийского флота, комендантом Кремля. Как может революционное правительство расстреливать тех, кто уверен, что действует в интересах народа? Человеческая жизнь для социалистов
Перед отъездом она получает письмо от Христиана Раковского, главы Советской Украины, в котором он сообщает, что опечален «ужасной трагедией», постигшей ее семью. Об этой трагедии Раковский говорил в предыдущем письме, которое Анжелика не получила. Только несколько месяцев спустя в Москве она узнала, что случилось с ее братом и его женой.
Однажды я выходила из канцелярии Чичерина очень поздно ночью, город был в полнейшей темноте в этот час, и один солдат Красной армии, стоявший перед зданием, предложил проводить меня до гостиницы. Он был украинцем, и, пока мы шли, он описывал хаос, последовавший за революцией, когда шайки невменяемых мародерствующих солдат, дезертировавших с фронта, предавались буйным пьянкам и террору. Убийство одного из самых состоятельных граждан Чернигова было особенно отвратительным. Пока мародеры грабили его дом, хозяина расстреляли, и тело разрубили на куски. Его жена тоже была ранена солдатами. Несколько дней спустя она умерла, не зная о судьбе своего мужа.
– Я помню, товарищ, – заметил солдат, а я чувствовала, как меня охватывает холодный ужас, – у этого человека была такая же фамилия, как и у вас, – Балабанов[393].
На границе между Финляндией и Россией ее путешествие прерывается: здесь идут сражения между Красной армией и белыми. Она не может ехать дальше. Ей ничего не остается, как вернуться в Стокгольм. В начале октября она предпринимает новую попытку и наконец после более чем годового шведского «изгнания» возвращается в Россию. В Москве ей дают комнату в гостинице «Националь». Эта знаменитая гостиница предназначена для так называемых «ответственных работников»: сотрудников правительства, занимающих исключительно важные посты и отличившихся в борьбе за освобождение русского народа. До революции в гостинице «Националь» останавливались богатые люди, такие как семья Анжелики. Услышав ее фамилию, горничная указывает на сейф в стене и вспоминает, как ее родственники клали туда свои драгоценности. А у Анжелики «нет даже куска хлеба, чтобы спрятать его от мышей»[394].
Бывшая богатая наследница черниговского купца помнит тот великолепный отель, с фантастической кондитерской на первом этаже, полной сладостей, знаменитых на всю Европу. Теперь, возвращаясь в свой номер, она каждый раз смотрит на пустые потускневшие окна, покрытые пылью и паутиной.
Глава шестнадцатая
Ужин у Ленина
В кремлевском коридоре Балабанова беседует с председателем СНК России Свердловым, влиятельным председателем Московского Совета Каменевым и комендантом Мальковым. К ним подходит сотрудник и вручает Малькову записку. Записка от Ленина: получив разрешение у врачей, которые велели ему соблюдать полный покой и запретили свидания, Ильич просит привезти Анжелику в Горки, в загородный дом, где он выздоравливает после покушения. Анжелику уже ждет автомобиль, тот самый, в котором ездила императорская семья. За рулем – бывший шофер царя, который мчится на полной скорости по улицам Москвы, желая оторваться от преследователей.
Приехав в Горки, Анжелика сразу видит Ленина. Он сидит на большом балконе и греется на солнце. Его рука висит на перевязи, один рукав пиджака свисает. Ее охватывает сильное волнение: она нежно обнимает его и тайком вытирает слезы.
Ни до, ни после этого между нами не было минут такой личной близости, но в тот момент нас обоих очень беспокоило то, что ждало нас впереди…[395]
Рядом с Ильичом сидит верная Крупская. Анжелике подумалось: как же она постарела, какая она измученная… С ней Балабанова никогда особенно не дружила. Даже в швейцарской ссылке они виделись только на политических собраниях. Анжелика всегда считала, что Крупская слишком послушна воле мужа, она довольствуется ролью жены и исполнительницы политических директив. Они по-разному смотрели на роль женщины, секс и свободную любовь. Впрочем, Надежда относится ко всему этому так же, как Ильич, который в этих вопросах не более чем «скучный аскет», как он сам охарактеризовал
Клара тоже в конце концов всегда соглашается с Лениным, а вот Анжелика – гораздо более «современная», свободомыслящая. Она не разделяет чуть ли не монашескую позицию вождя, критиковавшего немецких социалисток за разговоры на вечерних собраниях: они много говорили о сексуальной свободе и альтернативных формах брака.
Сейчас, – объясняет Ильич Кларе Цеткин, – есть проблемы более насущные, чем маорийские формы брака или кровосмешение в древние времена. Они считают, что их главный долг – просвещать пролетариев на эти темы… Самая популярная работа сейчас – это памфлет одной молодой венской соратницы, посвященный сексуальной проблеме. Как печально! <…> Расширение фрейдистских гипотез кажется «умным», даже научным, но это невежественная простота. Это мода сегодняшнего дня. Я с недоверием отношусь к сексуальным теориям, изложенным в статьях, эссе, памфлетах, которые в конечном счете пышно разрастаются на грязной почве буржуазного общества. <…> Мне кажется, что эти процветающие сексуальные теории, в большинстве своем гипотетические, а часто и необоснованные, возникают из личной потребности оправдать перед буржуазной моралью личные аномалии или проблемы в сексуальной жизни и добиться толерантности[397].
Все, даже сексуальная энергия, по мнению Ленина, должно быть направлено на революцию, которая требует «сосредоточенности». Революция «не может мириться с разнузданным состоянием, свойственным героям и героиням Д’Аннунцио»: «Несдержанность в половой жизни буржуазна, она признак разложения. Пролетариат не нуждается в опьянении, которое оглушало бы его или возбуждало»[398].
Этой безапелляционной позицией Ленин показывает, насколько он далек от западной культуры, в которой тогда появлялись новые идеи, а более передовые левые их воспринимали. Он – человек одного плана, исключительно политического. Во время встречи с Горьким Балабанова получает еще одно доказательство этой ограниченности. Ленин спрашивает ее, читала ли она книгу Барбюса «Огонь». Балабанова кивает, и Владимир Ильич говорит, что его поразила сцена, в которой немец и француз обнимаются и вместе мечтают о том, как они будут жить, когда в мире больше не будет границ и частной собственности. «Вы видите, как повсюду проникают наши идеи?»[399] Из всего того, что описывает Барбюс, Ленина интересует только то, что может вписаться в его политическую стратегию; а ведь он упускает из виду оригинальность книги, которая пользуется большим издательским успехом именно потому, что в ней впервые говорится о «страданиях, конфликтах, душевных и телесных муках, причиняемых войной»[400].
Что это, культурное невежество? По мнению Балабановой, дело не в этом: революционеры ленинского поколения находят ответы на все вопросы в социальном и экономическом ходе событий. Все остальные вопросы – мелкобуржуазные. К тому же правительственные обязанности не оставляют времени ни на что другое. Но в октябрьский день 1918 года им есть о чем поговорить.
Ленин забрасывает Анжелику вопросами о политической ситуации в Европе, о шансах на революцию в Германии. Балабанова искренна, она реально смотрит на вещи, она не верит, что это может произойти. По правде говоря, и Ульянов не особо в это верит, а если и надеется, то держит надежду в себе, ничего не говорит секретарю Циммервальда: самое насущное и осуществимое для него – расширить влияние Москвы на европейское рабочее движение, отобрать его у реформистов и использовать через лояльные и военизированные партии как инструмент давления на буржуазные правительства. Анжелика удивлена тому, что Ульянов придает чрезмерное значение роли революционных фракций в Европе. Только в Италии большинство членов ИСП поддерживают большевиков, а в Германии на максималистских позициях стоит небольшая изолированная спартакистская группа Либкнехта и Люксембург.
Все утро уходит на обсуждение этих вопросов. Ни слова о покушении и Каплан. Когда приезжает машина, чтобы отвезти Анжелику в Москву, Ленин просит ее остаться на ужин. Стоит необычайно мягкая погода. Они обедают на веранде втроем, вместе с крестьянскими детьми и двумя кошками, которых супруги Ульяновы все время гладят. На стол ставят немного хлеба и сыра, маленький кусочек мяса, стакан чая и несколько кусков сахара.
«Этот хлеб мне прислали из Ярославля, этот сахар – от товарищей на Украине. А также мясо. Они хотят, чтобы я ел мясо и пошел на поправку. – Он говорил так, как будто это было чрезмерным требованием ради него[401] в условиях голода, который переживает страна. Анжелика привезла ему сыр, а еще «любимую плитку шоколада»[402] – подарки от шведских товарищей. Ильич хочет, чтобы Балабанова отдала все это товарищам в Москве, но в конце концов принимает подарок: Балабанова обещает ему, что другая половина достанется одной из многочисленных столичных бедных семей.