Я оставлю свет включенным
Шрифт:
– Спасибо!
Она вернулась в дом, дала Энтони порцию сиропа, указанную на упаковке, и снова вышла во двор, где бомж уже развел небольшой костер и колдовал над чаем. Она прислонилась к косяку и внимательно посмотрела на деда:
– Зовут-то вас как?
– Григорий Антоныч, но все по отчеству кличут.
– Бабушкина летняя кухня цела еще? – поинтересовалась Глафира.
– Цела, – кивнул Антоныч, – что ей сделается? Я там летом и живу.
– Так и живите дальше. Если сможете ее утеплить и перезимовать, – неожиданно предложила Глафира.
Антоныч
– Ты это серьезно? – кашлянув, спросил он.
– Вполне, – кивнула Глафира, – только мне помощь нужна будет. Я в этом всем ничего не смыслю, ни в огородах, ни в хозяйстве, забыла все. У меня… у меня домработница и няня были, а сейчас придется все самой. Если подсобите, так буду благодарна и денежку смогу платить. Пусть немного, но на сигареты хватит.
Антоныч кинул заварку в закипевшую воду и, прикрыв чайник крышкой, убрал его с огня.
Пожевал длинный ус, а затем снова посмотрел на Глафиру:
– Как же ты тут с дитями жить будешь? В избе ни воды, ни туалета, ни телевизора.
– А нам и не надо, – пожала плечами Глафира, – мы будем вести викторианский образ жизни. Все сами. Натуральное хозяйство, никакой техники. Так дети целее и здоровее будут.
Антоныч снова внимательно посмотрел на Глафиру и сделал несколько шагов по направлению к ней. Она слегка поморщилась от жуткого запаха, он заметил и не стал приближаться.
– Викторианский, говоришь? Это хорошо. Не знаю, кто ты и от чего бежишь, детонька, но только дам тебе совет, коль позволишь. Если хочешь быть здесь в безопасности, спрячь руки и выбрось сигареты. Здесь жизнь остановилось, и люди любят смотреть в замочную скважину. Так вот, ты постарайся, чтобы в эту скважину никто ничего не увидел. А уж если будешь доброй к людям и тебя полюбят, тогда можешь ничего не бояться. Случись что – все за тебя горой станут. А если нет… То сам черт тебе не поможет.
Ничего не ответив, Глафира посмотрела на молодой месяц. Захотелось завыть, как собаке. Кивнув Антонычу, она направилась в дом, где так и не сомкнула глаз до утра.
Данила с интересом наблюдал за отцом, развившим бурную деятельность и носившимся из угла в угол. Он понимал, что отцу здесь тесно, некуда деть кипучую энергию и привычку командовать, но что с этим делать, не знал.
– Даня, я хочу построить бомбоубежище и катакомбы, – решительно заявил Генрих Карлович и, остановившись, уставился на сына. Военная выправка, отпаренная форма, которую отец по старой памяти надевал почти каждый день. Она немного диссонировала с интеллигентным мефистофелевским лицом – черными волосами с проседью, аккуратной бородкой клинышком и немного старомодными очками.
– Папа, зачем тебе катакомбы? – вздохнул Даня и снова качнулся в кресле-качалке, стоявшем на веранде старого дома.
Ему
Отец считал, что кичиться богатством – это моветон, особенно ему, служивому человеку, поэтому никто не знал, кто является настоящим хозяином дома и комплекса. У отца был управляющий, тащивший на себе все дела, а в дом, называемый в народе «усадьбой», отец приезжал не так часто и, как правило, под покровом ночи и в компании других людей.
Генриху Карловичу также удалось убедить сына в строительстве частного дома престарелых неподалеку от усадьбы. И хотя от богадельни Данила не рассчитывал получить огромные барыши, он рассматривал этот проект как подарок отцу. Тот был бодр и весел, по крайней мере в те редкие моменты, когда им удавалось увидеться, но Данила прекрасно понимал, чего это ему стоит.
Видел, что отец одевается и завтракает уже намного дольше, чем когда дни были бесконечными. Что не совершает пробежки и что даже после короткой прогулки вдоль реки у него появляется одышка. Что он купил новые очки и ортопедическую обувь и что в прихожей у него припрятана палка, на которую он наверняка опирается, когда Данила этого не видит. Генрих Карлович изо всех сил старался играть роль сильного отца, под крылом которого может спрятаться великовозрастный сынок, но с каждым днем эта роль давалась ему все сложнее. К тому же Даня не мог быть рядом со стариком все время, а тот уже нуждался в медицинском уходе.
Поэтому Данила дал денег на строительство дома престарелых с условием, что отец тоже будет там появляться и проводить время. Не жить, нет (только если сам захочет!), а появляться в течение дня, чтобы персонал следил за его давлением, сахаром, самочувствием, чтобы делать массажи, принимать ванные, плавать в бассейне и пить кислородные коктейли.
Генрих Карлович поморщился от перечисления всех стариковских радостей как от горькой редьки, но спорить с сыном не стал. Сам чувствовал, что силы на исходе.
Согласие было дано, дом престарелых, получивший помпезное название «Особняк», отстроили и открыли в рекордно короткие сроки, привлекли интеллигентных постояльцев, у Генриха появилась там личная комната, но по договоренности с главным врачом он мог появляться там когда ему вздумается.
И вот теперь катакомбы.
– Папа, зачем они тебе? – Данила не понял прихоть отца.
– Мы должны быть готовы, сын, в любой момент я смогу увести людей в бомбоубежище, и мы продержимся там минимум несколько месяцев благодаря моим запасам!