Я признаюсь во всём

Зиммель Йоханнес Марио

— Гм, — сказал Ойленглас после долгой паузы. Затем он встал и передал зеркало своему шефу. Обследование началось по новой. На этот раз Вогт просил меня смотреть вверх, вниз, вправо и влево. Он приблизил свое лицо к моему и оказался всего в нескольких сантиметрах от меня. Он вглядывался в мои глаза. Особенно тщательно он обследовал левый глаз. Похоже, на завтрак он ел что-то с чесноком. Потом он встал и о чем-то переговорил с Ойленгласом. Из всего, что я слышал, я ясно запомнил только одно выражение — «застойный зрачок». Я запомнил его, чтобы потом посмотреть в словаре, что оно означает. Через две минуты Ойленглас повернулся ко мне и предложил сигарету.

— Спасибо, —

сказал я. Мы все закурили. У меня было ощущение, что эта внимательность Ойленгласа — плохой знак. Похоже, он нашел что-то у меня в глазах и считал, что я заслужил сигарету. Но я стиснул зубы и промолчал. Я больше ничего не спрошу! Вогт, который что-то записывал, неожиданно с расположением посмотрел на меня.

— Спасибо, — сказал он, улыбаясь.

— За что?

— За то, что вы не задавали вопросов.

— О, пожалуйста, — сказал я.

— Как вы себя чувствуете?

— Хорошо. — Будь я проклят, если я что-нибудь спрошу.

— Еще слишком рано что-нибудь констатировать. — Вогт погасил сигарету. — Определенные признаки указывают на то, что ваш мозг возбужден. — При этом он пристально посмотрел на меня, чтобы понять, как отреагирует на это сообщение интеллектуал-неврастеник Джеймс Элрой Чендлер, трусливый истерик, который хорошо платит, и он, вероятно, с удовольствием посмотрел бы, как я задрожал. Но я не задрожал. Я не доставил ему этой радости.

— Так-так, — сказал я и весело улыбнулся. Во всяком случае, я надеюсь, что то, что я изобразил, было веселой улыбкой.

— Чтобы окончательно убедиться в безопасности, сейчас мы быстро сделаем электроэнцефалограмму, — сказал Ойленглас.

— Сейчас?

— Если вас это устраивает.

— Меня все устраивает, — сказал я и опять весело улыбнулся. Они еще меня узнают.

12

Станция, на которой делали электроэнцефалограммы, находилась в подвале и состояла из трех помещений. В первом у окна сидела молодая женщина-врач и пила кофе. Она была довольно высокого роста, в больших модных очках, и у нее были черные волосы с белыми крашеными прядями.

— Доброе утро, доктор Ройтер, — сказал Ойленглас. — Это мистер Чендлер.

Я протянул ей руку. Она улыбнулась, обнажив крупные зубы:

— Я смотрела ваш последний фильм, мистер Чендлер.

— Какой?

Она назвала фильм, для которого я шесть лет назад я написал сценарий, семейная комедия для Кэтрин Хепберн.

— Это не последний мой фильм.

— Но он как раз недавно шел в Германии.

Я сел на стул, который она мне придвинула.

— Он вам понравился?

— Мне он показался отвратительным, — сказала она и занялась различными техническими приборами.

— Ничего страшного, — сказал я и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ, подходя ко мне. В руках она держала широкий плотный резиновый бандаж.

— Пожалуйста, закройте рот, мистер Чендлер.

Я закрыл рот.

Она закрепила бандаж у меня под подбородком и стала поворачивать его вверх — так, чтобы он мог скользить по волосам. Ойленглас и его шеф, разговаривая вполголоса, медленно перешли в соседнюю комнату.

— Сопротивляйтесь, — сказала доктор Ройтер. Я начал оказывать сопротивление. Она надела бандаж и затянула его, бандаж сдавил мне череп. — Уприте голову мне в грудь.

Я закрыл глаза. Мой нос очутился у нее между грудей. Я чувствовал ее запах. Она пахла свежо и молодо. Она давила на меня, и я должен был держаться за кресло, чтобы не

упасть. Наконец бандаж заскользил по моим волосам.

— Так, — удовлетворенно сказала она.

Напротив меня на стене висело зеркало. Я взглянул на себя. Я выглядел так, как будто у меня болели зубы. Я больше не мог говорить, так как бандаж крепко сжал мне челюсти. Доктор Ройтер взяла несколько металлических полосок со стола и опять подошла ко мне. Она начала накладывать полоски мне на голову и крепко привинчивать их. Таким образом через пару минут на моем черепе образовалось некое подобие клетки. Время от времени она брала какой-то особенный циркуль и делала отметки. Было похоже, что металлические полоски должны были лечь строго на определенные участки моей головы. Пока она все проделывала, она говорила не умолкая. Она рассказала мне обо всем, что ей не понравилось в моем фильме. Ей не нравилось очень многое, и она выражалась очень откровенно. Я нашел подобный вид критики несправедливым и взял со стола карандаш и листок бумаги.

«Несправедливо, — написал я. — Я не могу защищаться!»

Она удовлетворенно засмеялась:

— Это же прекрасно!

Она опять отошла и стала собирать цилиндры и колечки, похожие на те, которые применяют в радиотехнике для банановых штепселей. Я следил за ней. Потом мне кое-что пришло в голову, и я отвел глаза. Я вспомнил, что сказала Иоланта. Я смотрел на ноги доктора Ройтер. У нее были красивые ноги.

Она начала с помощью металлических полосок закреплять цилиндры и колечки на различных участках моего черепа, при этом постоянно смачивая мне кожу какой-то жидкостью, похожей на воду. Всего она прикрепила девятнадцать колечек, я считал в зеркале. У каждого колечка она делала точные измерения с помощью изогнутого циркуля. В итоге я стал выглядеть как зашнурованный и упакованный дикобраз, колечки торчали по всей голове, они были прикреплены даже на ушах. В течение всего времени доктор Ройтер болтала без умолку. Мне кажется, я обидел ее, когда снова начал писать.

«Я боюсь, вы не любите мужчин», — написал я.

Она весело рассмеялась.

— Я их ненавижу, — сказала она и еще крепче закрутила винтики моего металлического шлема.

«Вы мне симпатичны», — написал я.

— Вы мне тоже, — сказала она и похлопала меня по плечу.

Затем она провела меня в соседнее помещение, похожее на библиотеку — все стены были уставлены стеллажами с бесчисленными тонкими рукописями, а потом мы прошли в третье помещение.

Здесь я опять увидел Ойленгласа и Вогта. Они стояли около огромного пульта и смотрели на него через плечо молодого врача, который сидел за пультом. Напротив стояла кровать, на ней лежал человек, голова которого была так же зашнурована, как и моя. Колечки разноцветными проводами были соединены с ящичком, а от ящичка толстый резиновый кабель вел к огромному пульту, за которым сидел молодой врач. Молодой врач двигал рычаги и нажимал на кнопки.

— Открыть глаза! — сказал он.

Пациент на кровати открыл глаза. Он немного потел. Я смотрел на него очень внимательно, чтобы понять, больно ли ему, но он не производил такого впечатления.

— Закрыть глаза, — сказал молодой врач.

Пациент закрыл глаза.

Я подошел к пульту.

На нем было бесчисленное количество ламп, ручек и кнопок. Вверху равномерно бежала бесконечная бумажная лента, на которой восемь дрожащих штифтов рисовали восемь дрожащих линий. Бумажная лента сама складывалась в пачку. Для меня все восемь линий выглядели одинаково.