Я - Русский офицер!
Шрифт:
— Да не дрейфь ты, капитан! Мы все подпишемся, что немец свалился нам на головы нежданчиком!
— Да я не за это переживаю. Летчиков у нас хороших мало. Кто пережил эти два года войны, тех остались единицы. А эти были хоть и штрафники, а все же боевой опыт имели.
Оставшиеся в живых собрали останки своих товарищей на плащ-палатку и, положив их в воронку от бомбы невдалеке от дороги, засыпали желтым песком. Уже через несколько минут на месте ямы возник аккуратный холмик. Капитан вбил в него доску от борта «Студебекера» и химическим карандашом написал на фанерке фамилии погибших. Вытащив из кобуры пистолет, капитан поднял руку и три раза выстрелил в воздух. Щелчки от выстрелов эхом отдались в лесу, распугивая птиц, которые
— Становись, равняйсь, смирно, — скомандовал капитан, и штрафники выстроились в одну шеренгу.
— Ну что, мужики, двинулись пешком!? — сказал капитан, — За мной, шагом марш!
Выйдя на дорогу, капитан, перекинув вещевой мешок через плечо, пошагал в направлении фронта. Сзади, стараясь попасть в шаг капитана, двинулись уже бывшие штрафники летчики, которым уже через считанные часы предстояла с пресловутыми «Мессерами» кровавая драка.
— Лен, а Лен, в седьмую палату молодого лейтенантика привезли, летчика. Сделай ему перевязку!
В тот момент Луеву, словно ударила молния. Стерилизатор выпал из рук на кафельный пол и, выпавший из него шприц, разбился, разлетевшись мелкой крошкой стекла по процедурной.
— «Лейтенант, молодой лейтенант — летчик», — сама себе повторила Ленка и, пнув ногой склянки, стремглав побежала вдоль коридора в седьмую палату, где лежали раненые.
Краснов спал на спине. Его голова была перемотана бинтом, а загипсованная нога лежала в лангете, с подвешенным к пятке грузом.
Ленка влетела, чуть не сбив с ног солдатика, который скакал на костылях в сторону курилки. Остановившись в оцепенении, она осмотрелась и, увидев новенького, присела рядом с койкой на табурет. Краснов спал и не видел, как появилась Лена. Он только почувствовал, как кто-то нежно взял его руку. Он открыл глаза и увидел её — его Леди. Ленка вскрикнула от неожиданности, прижав его руку к груди, заплакала.
— Жив, жив! Жив, мой милый, миленький! Валерочка — жив!
Она целовала его опаленную войной и пропавшую порохом руку и причитала, заливаясь слезами. Все эти годы, как они расстались, Ленка верила и ждала, что придет тот день, когда они встретятся и больше никогда не расстанутся. Она сердцем чувствовала, что Валерка жив, жив вопреки всему. Вопреки всем смертям. Вопреки самой войне. Она верила и ждала, и Бог воздал ей за ее верность. Сейчас он лежал перед ней, как два года назад, в ту ночь, когда началась война. Это был настоящий подарок ее судьбы и в эту минуту слезы горечи и разочарования сменились слезами настоящего бабьего счастья. Краснов, почувствовав, как на его руку капают слезы, поднял руку и, коснувшись ее щеки, сказал:
— Ленка, ты! Прости меня, что я так долго искал тебя. Прости меня…
— Молчи, молчи, милый, ничего не говори. Все будет хорошо!
Так, после двух лет разлуки, встретил Валерка свою любовь, встретил, чтобы остаться с ней до конца своей жизни.
Ее сердце в тот миг распирала неведомое ей ранее чувство, которое нежно щекотало душу, вырывая из девичьей груди самые нежные и самые добрые слова любви. Ленка была готова вцепиться в Краснова, чтобы больше никогда не отпускать. Хотя, хотя впереди было еще два года войны — два года горьких слез, потерь и ожиданий.
Берлин
Май! Май он всегда май! Будь он в Смоленске, в Москве или в Вене, или даже в поверженном Берлине. Май — это ожидание первозданного чуда и этапа в новой, зарождающейся на земле жизни и любви. Май, словно невеста на выданье — благоухает, очаровывает, будоражит свежестью молодой зелени и буйством весенних цветов, накрывающих сады белоснежной фатой. Только май одет в свадебное платье и шелка цветущих садов. Только в мае весь Берлин, от окраины и до окраины, утопает в ароматном, белоснежном наряде распустившейся сирени и черемухи.
Сашка
Всего десять дней прошло с того момента, как немцы сдались, а фельдмаршал Кейтель подписал акт о безоговорочной капитуляции. Десять дней без войны! Десять дней счастья, тишины и настоящего блаженства. Берлин утопал в белом цвету выброшенных в окна простыней и наволочек. Разве мог он сейчас поверить в то, что война уже закончилась. Разве мог он предположить, что он, бывший вор и жиган, сможет выстоять в этой схватке не с немцами, а с самим собой. Ведь еще два года назад, так же сидя в окопах под Курском, он, рядовой штрафбата, никогда не думал, что вообще останется жив. Много раз за это время смерть дышала ему в лицо, а он по жигански плевал на нее без всякого страха, и она боялась его. Боялась не то что забрать его, а боялась даже близко подойти к нему к этому смоленскому пареньку. И всякий раз, словно в воровской разборке, обнажив свой стальной клинок финского ножа, шел Сашка до самого конца. Сейчас ему не верилось, что он, бывший блатной жиган, встретит великую Победу в самом логове врага. Даже в самых смелых фантазиях, он никогда не мог себе представить, что дожив до этого момента, он, некогда бывший уголовный авторитет по кличке Ферзь, исполнил свое обещание, данное погибшему под Курском старшине — НКВДешнику из заградительного отряда.
Еще первого мая, в последнем бою он ворвался в пылающий Рейхстаг с автоматом в руках. Добив последних фашистов, уже после боя Ферзь влез на широкий дубовый стол, за которым когда-то восседал Гитлер. Не мудрствуя лукаво, он, как простой советский солдат — победитель нагадил на тот стол, где решалась судьба всего мира. Нагадил просто так, в отместку. Нагадил за штрафника Ваську, за Николая Сюткина и свой разбитый Смоленск. А потом, с невиданным радостным ощущением исполненного им солдатского долга, вытер Сашка свой зад парадным штандартом фюрера.
Ведь он — солдат-Победитель! Он, несмотря на смерть и огонь, прошел весь этот путь, от Курска до Берлина. Он победил и теперь медаль «За отвагу», ордена «Славы», да «Красной звезды», украшали его грудь и приятной тяжестью оттягивали повидавшую виды, выцветшую и посидевшую вместе с ним до белизны солдатскую гимнастерку.
Сашка сидел на ступенях и улыбался, всматриваясь в многочисленную толпу, которая стояла на площади, обступив «Студебеккер». Там, на кузове, напротив Бранденбургских ворот, Лидия Русланова снова пела про «валенки» и, размахивая платочком, дарила улыбки всем оставшимся в живых. А они, солдаты — победители, рукоплескали ее волшебному голосу и были в те минуты, так же счастливы, как и старшина, Сашка по кличке Ферзь.
И пройдет время, и каждый год девятого мая вся благодарная Россия будет вспоминать своих героев грандиозным салютом по всей стране. И на Поклонной горе будут собираться со всей страны, оставшиеся в живых ветераны и, помянув погибших, выпьют свои фронтовые сто граммов. И уже внуки, правнуки этих героев, приколов на грудь развевающиеся на весеннем ветру Георгиевские ленточки солдатской Славы, будут вновь и вновь поздравлять их, настоящих солдат той великой Победы!
В этот миг, Фескин смотрел на красавцев офицеров-летчиков. Он вспомнил своего друга Краснова Валерку и молодого солдатика Ваську Хвылина, который бросился под танк со связкой гранат. Вспомнил и командира штрафной роты капитана — сибиряка Колю Сюткина, в которого прямо на его глазах, попал снаряд из немецкого танка. Вспомнил, как лежала в пыли курской степи его половинка. И в ту минуту, он даже мертвый, все еще продолжал идти в атаку, сжимая в руках противотанковую гранату.