Я - Русский офицер!
Шрифт:
Маршал Советского Союза Георгий Жуков на белом коне выехал из ворот Спасской башни. Солдаты, офицеры, генералы и адмиралы в унисон кричали «Ура!», приветствуя великого полководца, и это «Ура!» громовыми раскатами неслось над Кремлем, над Красной площадью, над всей Москвой, над всей страной и даже над всем миром.
В те минуты гордости Валерки не было предела. От столь торжественной обстановки на него накатило чувство непонятной сентиментальности, которое пронеслось в его памяти. В сотую долю секунды он увидел все эти годы, лица погибших друзей. Невольно слезы,
— Парад равняйсь! Смирно! В ознаменовании Победы Советского Союза над фашистской Германией в Великой Отечественной войне! Торжественному маршу! — прозвучала команда и все герои-победители, вытянувшись по стойке смирно, подняли свои подбородки.
Линейные в белых перчатках, четко чеканя шаг, выстроились вдоль площади, подняв свои карабины с флажками на штыках.
— По фронтам! Дистанция на одного линейного!
В тот момент знаменосцы и командиры заняли свои места впереди сводных полков, подняв кавалерийские сабли. Сводный оркестр под звук дроби барабанов, чеканя шаг, вышел на середину площади.
— Центральный фронт — прямо, остальные — напраааво! — и все повернулись, одновременно щелкнув каблуками сапог так, что грохот прокатился волной от музея Ленина до собора Василия Блаженного.
Сводный оркестр, грянул литаврами торжественный марш, и несколько тысяч человек одновременно подняв левую ногу, ударили по вековому граниту, сделав первые шаги к своей солдатской славе.
Герои солдаты и офицеры сводного полка Центрального фронта, оттягивая носочек, пошли по Красной площади, чеканя шаг. В тот миг показалось, что от этого дружного топота восьмидесяти тысяч сапог от страха поднялись голуби, сидевшие на Спасской башне и музее Ленина.
Так, дата 24 июня 1945 года, стала символом непоколебимости и стойкости духа русского солдата и славы русского оружия.
Полки пошли. Пошли четко, держа строй. Прошли победители мимо маршала Георгия Жукова. Прошли мимо стягов и знамен поверженной фашистской Германии, брошенных к стенам Кремля.
И один фронт сменял другой. И в тот миг казалось, что нет большего счастья, чем счастье быть участником Парада Победы. И нет в мире сильнее армии, чем Красная Армия великой страны Советов, которая уничтожила фашизм и освободила весь мир от коричневой чумы нацизма.
Встреча Краснова с Ленкой была закономерной и долгожданной. Пройдя все перипетии этой жизни, они навсегда сохранили свою любовь, а встретившись, им больше не суждено было расстаться никогда.
Война окончилась и в начале августа 1945 года, Краснов впервые за пять лет службы, вышел в отпуск. Вернувшись с Леди в свой Смоленск, он с удивлением обнаружил, что за два года, как немец был выбит со Смоленщины, город постепенно приобретал свой довоенный облик. Тысячи пленных немцев под конвоем автоматчиков ежедневно разбирали завалы руин, и тут же из
К своему удивлению, Краснов обнаружил, что дом, где он жил до войны, остался цел. Его по воле случая не тронуло военное лихолетье, и даже соседи, после долгих скитаний, стали возвращаться под его крышу.
Тетя Фруза, пережившая оккупацию, за это время заметно сдала. Голод, бомбежки, пожары, из некогда пышной женщины, сделали страшную, сгорбленную старуху, которая, как и пять лет назад, все также сидела на лавке возле дома, обсуждая уже новых соседей. Все также в ее квартире капал самогон. Все было, как и прежде. Не было только одного: Не было веселой компании дворовых друзей, и под окнами этого дома больше никто не кричал:
— Краснов Валерка, пошли пузырь гонять!
— Здравствуйте, тетя Фруза, — сказал Краснов, присаживаясь рядом на лавку.
Фруза не сразу узнала красавца офицера и, прокашлявшись, скрипучим голосом спросила:
— Ты кто, милек, будешь!?
— Я ваш бывший сосед Краснов, из четвертой квартиры.
— А, помню. Ты еще, кажись, до войны съехал!?
— А кто еще вернулся домой? Где наш знаменитый участковый дядя Жора!? Он еще у вас самогоночку покупал! — спросил Валерка, напоминая бабке ее былые заслуги.
— А, этый мильтон!? Мильтона, сынок, повесили еще два года назад. Как только немца прогнали, так мильтона того и повесили! Служил, сука, немцам и был шишкой в их полиции. Как раз при немцах в вашей квартире он и жил. Долго на площади болтался на веревке, пока башка не оторвалась.
— А как Фатеев? Это тот, кто вселился в нашу квартиру еще до войны.
— НКВДешник, что ли!? НКВДешник тот ушел на фронт. А больше он тут и не показывался. А ты шо, Валерик, снова будешь тут жить? Мы снова будем соседствовать?
— Да нет. У меня есть квартира в Москве. Я сюда просто так пришел, может, кого знакомых увижу? Синицу, Хвоща?
— А как твоя Леночка!? — спросила тетя Фруза, отводя Краснова от темы друзей.
— У нас все хорошо! Я вас, тетя Фруза, спрашивал про Синицу, Хвоща!
— А нет таперь ни Синицы твоего, ни Хвоща. Все война проклятая подобрала. Шальные были парни, а немец, он — то шальных дюже, как не любил! Ох, не любил, окаянный!
Баба Фруза глубоко вздохнула, и горько-горько заплакала.
Может ей было жалко парней, может было жалко пролетевшие годы, а может и всей своей беспутной жизни. Вытащив из рукава носовой платок, украденной когда-то и залатанной от старости материнской кофты, она вытерла им слезы и, опираясь на палку, поковыляла к себе домой.
Попрощавшись с Фрузой, Краснов поспешил удалиться, чтобы не травмировать свое сердце ностальгическими воспоминаниями. Он шел по улицам родного Смоленска, а перед глазами так и стояло заплаканное лицо бывшей соседки. Что довелось пережить ей за эти годы, он не знал. Не знал и не ведал, сколько горя вынесла старуха, похоронив своих сыновей и пережив немецкую оккупацию.