Я с тебя худею
Шрифт:
— Зачем ты это делаешь?
— А что я делаю?
— Бесишь меня!
Он придерживает штангу, убирает ее в сторону и помогает мне встать. Его улыбка такая заразительная, что я не сдерживаюсь и отзеркаливаю ее.
— Я вызываю в тебе эмоции. Это хорошо.
— Ну, так они же негативные!
— Это пока…
— Ты невыносим! — закатываю глаза и отворачиваюсь.
— Так что за кризис? Ты мне собираешься рассказывать?
Он подводит меня к тренажеру для пресса и я не представляю как говорить и одновременно делать упражнение.
— Ты поняла, что не хочешь сочинять гадости о писателях? Или что-то типа того?
— Ты прав, не хочу. Но, если честно, меня парит то, что я не могу сказать об этом. Равно как и отстоять свои права, да и просто сказать "нет”.
Опускаю голову, умоляя свой дурацкий организм не начать плакать.
— Ты не можешь отказать? Ты?! В жизни не поверю! Я твое “нет” не только постоянно слышу, но и вижу в каждом жесте и в каждом взгляде…
Соколов касается моего подбородка кончиками пальцев, заставляя меня посмотреть ему в глаза. Меня пробирает до мурашек от этого невинного прикосновения. Понятия не имею, что он увидел во мне, но веселье в его глазах медленно потухает и зарождается что-то другое. Что-то, от чего по всему моему телу разливается тепло.
— …за исключением этого момента, — тихо шепчет он.
Зрачки его карих глаз расширяются, становятся огромными, почти без радужки. Готова поклясться, что и мои предательские глаза отражают его взгляд. Я боюсь, что он увидит это и моргаю.
Соколов отпускает мое лицо и с громким вздохом отходит на шаг.
— Продолжаем, — говорит он, прочистив горло и чересчур широко улыбается. — Больше никаких эротических пауз!
— Пф!
***
Полтора часа мы обходим почти все тренажеры в зале, пока у меня не опускается внутренний рубильник и я со стоном бессилия падаю на мат.
— Растяжка пятнадцать минут и закругляемся, — звучит голос моего тренера над головой.
— Одиннадцать часов, Соколов! Ты меня убить хочешь? — я не шевелюсь и говорю, уткнувшись лицом в мат.
— Зато наверстали упущенное.
— Я завтра не смогу дышать!
— Сможешь. Но это не точно.
Показываю ему средний палец, а он хохочет.
— С тебя классическая растяжка, Ермакова, — он подбрасывает ключи от зала в руке. — Встречаемся у выхода. — И с усмешкой добавляет. — Можешь не торопиться. Я в душ заскочу. Этот твой хвостик меня сегодня окончательно добил…
— Иди ты, Соколов!
Я слушаю его удаляющийся смех и не спеша поднимаюсь, боясь свалиться от усталости.
***
Мы садимся в машину и одновременно захлопываем двери. Соколов настраивает мультимедиа и небрежно бросает связку ключей в подстаканник между нашими креслами.
— Это что, ключи от зала? — я удивленно хлопаю ресницами. — Почему ты не сдал их охраннику?
— Потому что… — он устало трет лоб, — … потому что собираюсь вернутся в зал.
Немой вопрос застывает у меня на губах.
— У меня тренировка в шесть утра, Ермакова.
Я скрещиваю руки на груди
— Смысл мне возвращаться домой, если все-равно рано вставать?
— Я тебя сейчас тресну!
И тут внезапно до меня доходит:
— Ты боишься возвращаться домой?! Чтобы не столкнуться с ней?
Меня пронзает осознание того, насколько хреново сейчас Соколову. Это до какой степени нужно бояться призраков, чтобы не найти в себе смелость просто пойти домой?
Я закрываю рот рукой, чтобы сдержать эмоции и слова, которые могут соскочить с языка под их воздействием.
— Леш… — я тяжело вздыхаю и смотрю на него. Хочу вести себя достойно хорошему другу, но не могу. Не знаю, что делать.
— Пристегнись, — бросает он и трогается, не глядя на меня.
Я роняю голову на подголовник, но не могу расслабиться. Ни музыка, ни монотонный шум колес по асфальту не помогают абстрагироваться от назойливого роя мыслей в голове. Я представляю, как мы приезжаем ко мне домой, я отдаю Милаша, которого не готова пока еще отдать. Как я прощаюсь с Соколовым, но на самом деле пока еще не готова на сегодня прощаться с ним. И внезапно меня озаряет:
— Ты случайно не знаешь какой-нибудь приличный бар поблизости?
Леша смотрит на меня так, словно я издеваюсь над ним, задав этот вопрос и тут я понимаю, почему. У него ведь проблемы с алкоголем…
— О боже… — хватаюсь за свои волосы, готова выдрать клок из головы, если понадобиться, только бы искупить вину. — Прости, я не имею в виду бар, в котором можно выпить. А такой, где можно… оттянуться и провести время… под музыку…
— Не парься, Ермакова, я тебя понял.
Он резко меняет полосу и сворачивает на ближайшем перекрестке. Мы едем молча. Я все еще чувствую неловкость за свой идиотский вопрос.
— Не хочешь домой? Или ты таким образом хочешь меня поддержать? — его взгляд смягчается, и он косится на меня.
— И то и другое. И может, мне просто хочется рассказать тебе о своем кризисе экзистианальности поподробней.
— Ты любишь сидр? — он еще больше смягчается, и я замечаю скупую улыбку.
— Думаю, да.
Он паркуется у самой известной сидрерии города и с диким огоньком в глазах смотрит на меня.
— Что? — начинаю волноваться.
— Предвкушаю…
Я еще больше удивляюсь, а он поясняет:
— В прошлый раз, когда ты была пьяной, ты позволила себя поцеловать.
— Соколов, если мы говорим о том самом разе… то вообще-то тебе стоит меня остерегаться в состоянии невменяемости. Ты забыл, что я заблевала тебя с ног головы в тот вечер?
— Ну, на этот раз я буду очень тщательно следить за уровнем твоего опьянения.
Я выхожу из машины и когда мы подходим к двери шумного заведения, он останавливается и берет меня за руку, говоря с хитрющей ухмылкой:
— Спорим я поцелую тебя сегодня, и ты сама попросишь меня об этом?