Я сделаю это для тебя
Шрифт:
— Можете не сомневаться! Это он.
Оливье Шолли почувствовал облегчение.
Лесть всегда срабатывает.
— Но ведь, как я уже сказал, на видео его лицо разглядеть практически невозможно.
— А я узнал не лицо — одежду. На нем куртка и рубашка, которые я сам ему отдал несколько месяцев назад. Ну, само собой, тряпки тогда выглядели получше.
Репортер ликовал:
— Значит, вы опознали его только по одежде, я вас правильно понял?
— И то хлеб, разве нет? — Торговец снова набычился.
— Конечно-конечно, но вы говорили мне о некоторых других приметах.
— Ну, слово «приметы» я уж точно не произносил, я не сыском занимаюсь, а сигаретами торгую. Но другие «элементы» и впрямь имеются. Например,
— Очень хорошо. А теперь расскажите мне об этом человеке. Кто он, откуда? Вам известна его история?
— Нет, этот парень — тихоня, очень молчаливый. Не такой, как другие пьяницы, никогда не говорит о своей прошлой жизни. Когда трезвый — милый, вежливый, скромный, а когда выпьет, любит пошуметь, без конца что-то бормочет, выкрикивает бог весть что. Глупости всякие, ругательства и всякое такое. Но парень он хороший. Появился тут несколько лет назад, и к нему хорошо отнеслись; он избавил нас от шайки мерзавцев, терроризировавших торговцев. У него тот еще характер, у Жана. И драться он мастак. В благодарность мы ему помогали. Чашка кофе, бутерброд, курево и немного денег время от времени. Единственное, о чем мы его просили, когда он напивался, — это не буянить поблизости от магазинов, не пугать покупателей. А он не спорил. Говорю вам, милый был парень. Только совсем потерянный.
— Вы так ничего и не узнали о его прошлом?
— Абсолютно ничего. Поначалу я задавал вопросы, но быстро понял, что ему это не по нутру, и заткнулся. Такие, как он, в прошлом сильно настрадались.
— Через тридцать секунд выводим тебя из эфира, — раздался в наушнике голос Изабель.
Шолли разозлился. Он мог продержаться еще две-три минуты как минимум.
Находившийся на площадке Эрик коротко кивнул.
— Классный репортаж! — прокомментировал он.
— О'кей, Оливье. Спасибо. Эрик тебя поздравляет, — сообщила корреспонденту главный редактор.
Оливье с удовольствием выслушал комплимент, завершил интервью и с улыбкой выдал бодрый заключительный комментарий:
— Как вы сами могли убедиться из нашего репортажа, след бездомного по имени Жан выглядит серьезным. Полиция весьма оперативно провела расследование. Мы побеседовали с комиссаром Массом, в чьей юрисдикции находится квартал, где жил пресловутый Жан. Вот что он нам сказал:
«Как только этот гражданин без определенного места жительства появился в квартале Грат-Сьель в Виллербане, мы проверили его удостоверение личности. Такая процедура проводится в отношении всех лиц, ведущих бродячий образ жизни. Его имя — Жан Ларив. Он родился восьмого мая тысяча девятьсот шестьдесят второго года в Лионе. Он никогда не доставлял неприятностей окружающим и не попадал в поле зрения наших служб. Никакой другой информации об этом человеке у нас нет».
В разговор вступил Сюма:
— Итак, его прошлое остается загадкой, хотя весьма вероятно, что причины похищения следует искать именно там. Впрочем, не стоит сбрасывать со счетов и тот вариант, что выбор был случаен. Ваше мнение, Жак Ламброзо?
На экране появилось лицо репортера.
— Начнем с того, что нам следует принять обычные меры предосторожности. Мы совершенно не уверены, что заложник — это действительно Жан Ларив. Ограничимся анализом причин, по которым некий человек без определенного места жительства, кем бы он ни оказался, был похищен исламскими террористами. Связан ли мотив похищения с его прошлым? Лично я так не думаю. В этом случае похитители непременно раскрыли бы свои мотивы, чтобы оправдать свои действия. Получается, бездомного похитили наугад? Видимо, да. Иначе как понять странное послание похитителей. «Какова цена этого человека?» — спрашивают они в единственном сообщении, полученном нашим каналом на сегодняшний день. Похоже,
Эрик Сюма поблагодарил репортера и подвел итог:
— Сотни мужчин и женщин предпочли понять вопрос в буквальном смысле и — невероятный факт! — прислали чеки или — по телефону и через сайт нашего канала — объявили о намерении сделать взнос. Так что, если похитители хотят знать, какую сумму французы готовы заплатить за жизнь незнакомого им человека — создания, не имеющего цены в обществе массового потребления, — ответ на сегодня… двести тысяч евро! Спонтанный ответ, выражающий чувство глубокой солидарности.
Эрик сделал паузу, давая возможность аудитории оценить названную сумму.
— На данный момент у нас все. В следующих выпусках мы расскажем, как развиваются события в этом невероятном деле. А теперь другие новости.
Сидевший за пультом Шарль вздохнул:
— Думаю, это ошибка. Представив факты подобным образом, мы побуждаем зрителей присылать деньги.
— Именно так, — согласилась Клара, — хотя эти деньги невозможно будет использовать для уплаты выкупа. Правительство никогда не согласится. Но Эрик импровизирует, и у него, похоже, получилось.
— Так-то оно так, но мы выходим за рамки нашей единственной задачи — давать людям информацию.
— Это началось, как только мы стали раскручивать эту историю, разве нет?
Шарль взглянул на коллегу, которую пока что не перестал числить девчонкой. Изворотливость молодого поколения серьезно его тревожила. Деонтологический код им отлично известен, но они то и дело с удовольствием нарушают его — ради благих целей: подогреть интерес аудитории и добиться известности.
Министр сделал знак Фредерику Лену, и тот приглушил звук телевизора.
— История с пожертвованиями мне совсем не нравится. Это выглядит так, как будто общественное мнение обсуждает с похитителями размер выкупа! У нас нет ни одного контакта, ни одного следа, ничего, но речь уже идет о сногсшибательных суммах, это не выдерживает никакой критики. Возможно ли, что похитители манипулируют нами, хотят заставить торговаться? Что ты об этом думаешь?
Министр взглянул на Фредерика Лена.
— Мы можем пойти двумя путями… — Советник министра по связям с общественностью колебался. — Первый: убедить Эрика Сюма прекратить сбор денег, ясно дав понять, что правительство не сможет их использовать, даже в том — маловероятном — случае, если мы согласимся вести переговоры. Второй… заключается в том, чтобы позволить движению набирать обороты. Речь ведь в конечном счете идет о народном порыве, основанном на такой безусловной ценности, как солидарность. Нас как раз и упрекают в том, что мы ею не дорожим. Если нам удастся освободить заложника, не вступив в торги с похитителями, мы не только станем героями, нас назовут выдающимися государственными деятелями, ведь мы предложим вернуть деньги жертвователям либо перевести эти суммы Ассоциации помощи жертвам терроризма. Если же все-таки придется вести переговоры, мы скажем, что такова воля французов. И убьем одним выстрелом двух зайцев: наша неспособность решить дело без переговоров с террористами будет истолкована как желание прислушаться к ожиданиям общества. Выигрыш очевиден.