Я сделаю это для тебя
Шрифт:
— Так вот… даже не знаю, с чего начать. Многие заявляют, что опознали его, но свидетельства не повторяются. Многие выражают сочувствие… Отдельные исламисты поддерживают похитителей, и…
— И? — раздраженно переспросил Шарль.
— И мы получили по почте чеки, сегодня утром.
— Чеки?
— Да. Судя по всему, телезрители восприняли вопрос похитителей в прямом смысле. Они требуют, чтобы мы предложили выкуп за бродягу, и прилагают чеки. Подобные звонки были и вчера, сразу после передачи, но я не придала им значения, приняв за обычные посулы пожертвований, как на телемарафоне.
Шарль задумался, оценивая ситуацию:
— Сколько?
— Сколько чего — звонков?
— Да нет же, бабок!
В
— Не знаю, я еще не подсчитала. Есть мелкие суммы и несколько очень крупных…
— Клара, я не требую от тебя точной цифры! — раздражился Шарль. — Скажи, сколько там примерно.
Клара запаниковала. Она предпочитала общаться с Эриком и даже с легко впадающей в уныние Изабель (с этим она научилась справляться!), а властность Шарля пугала ее.
— Где-то между… пятью и двадцатью тысячами евро.
— Ничего себе расхождение!
— Ладно… Я перезвоню через несколько минут и назову более точную цифру. Но без виртуальных сумм, их мы не…
Шарль повесил трубку, не дослушав окончания фразы, и снова задумался.
Так где же пролегает эта чертова грань между новостями и театрализованным действом?
«Пусть наши сердца скажут, какова цена этого человека», «Гуманизм против терроризма!», «Анонимные пожертвования для анонимного заложника». Броские заголовки всех без исключения газет были посвящены информации, обнародованной Эриком в последнем выпуске новостей. Угол подачи был нов, тема — неисчерпаема. Телеканалы подхватили эстафету «Теле-8». Достаточно было выйти на улицу с микрофоном, остановить любого прохожего и услышать слова поддержки и сочувствия для очередной передачи.
Сюма ликовал. Коллеги по цеху берут у него интервью. Его фотография прилагается практически ко всем статьям, его цитируют. Превозносят его профессионализм и сдержанность тона. «Какое лицемерие!» — думал он. Опыт? Взвешенность? Сдержанность?.. Несколько лет назад они облили его грязью и заклеймили за то, что он встал на защиту ничуть не менее праведного дела, проявив, кстати, куда большую осмотрительность. Позавчера он ни на что не годился, теперь стал героем? Подобные ужимки и прыжки вызывали у Эрика омерзение. Его пригвоздили тогда к позорному столбу по одной-единственной причине: он выступил вразрез с «генеральной линией». Не уловил духа эпохи. А теперь он стал движущей силой этой самой генеральной линии. Какая жалкая перемена участи! Изменилось все — но не он сам. Он остался прежним. Другие произносят теперь иные речи, у них изменилась шкала ценностей, они иначе видят мир. Путь Эрика пересекся наконец с путями эпохи. Он знает, что любой успех проистекает из полной гармонии между человеком, его идеями и временем, в котором он живет. Средства массовой информации, политики, благонамеренные души проявляют себя в этом деле. Тем и хороша вся эта история: она интригует и одновременно «попадает в струю». И, на счастье Эрика, он — эксклюзивный обладатель информации.
В действительности Эрик Сюма был бы вполне доволен сложившейся ситуацией, если бы сумел заглушить внутренний голос, нашептывавший, что в этом деле есть второе дно, что-то, чего он пока не видит.
И это «что-то» перевернет его жизнь.
Даниель
Я не покидаю номер. Хожу из угла в угол, прокручивая в голове нереальные сцены, планы, тактику. Чередую мысленную подготовку с физической тренировкой, чтобы привести себя в форму. Делаю отжимания и растяжки. Плотно ем и не прикасаюсь к алкоголю. Завтра выйду на пробежку. Я — солдат, я готовлюсь к сражению. Хочу все предусмотреть. Я множество раз повторил последовательность движений, которые помогут мне убить его. Всякий раз, нажимая на спуск, я испытываю
Я не даю мозгу передышки, разрабатывая одну тактическую схему за другой. Если эмоциональный потенциал какой-то схемы оказывается слишком сильным, я снова и снова прокручиваю ее в голове, чтобы выявить самые уязвимые точки, исключить малейший намек на сентиментальность, который в последний момент может помешать мне выстрелить.
Тренировка поможет все сделать как надо.
Нужно продержаться два дня.
Салливан попытался связаться со мной. Но я не брал трубку и позвонил ему сам в тот самый момент, когда он был на совете директоров, попросил помощницу передать, что все идет хорошо, дел очень много и я перезвоню завтра.
Бетти тоже звонила. Я не ответил, представив, как она томится в одиночестве в нашем доме, мучимая бесчисленными вопросами. Передал ли ей Пьер наш разговор? Нет, я отказываюсь думать о них. Действие! Действие! Действие!
Когда боль погрузила меня в состояние мстительной истерии? В день смерти Жерома? Или в день его похорон? В тот момент, когда Бетти набросилась на меня с упреками за то, что я не забрал его с тренировки? Когда шейх Фейсал вознес хвалу мужеству террориста или во время первого появления Жерома в саду?
Не имеет значения. Я принимаю это организованное безумие — оно помешало мне умереть. Мое безумие ничем не хуже безумия человека, которого я скоро устраню. Оно не более ошибочно и преступно, чем ослепление тех, кто позволяет ему свободно высказываться. Оно так же легитимно, как невроз извращенцев, сочувствующих участи убийц, потому что им не хватает мужества иметь собственное мнение.
В этом растревоженном мире безумие гнездится повсюду. Люди утратили способность рассуждать здраво, они не знают, какое место в их суждениях и оценках должны занимать сопереживание и сочувствие.
Мой гнев ничем не хуже всеобщего помутнения рассудка.
Жан
— Возможно, у нас появился след.
Клара пыталась унять возбуждение. Профессиональная журналистка всегда остается невозмутимой — так она считала. Она могла волноваться, но не имела права выглядеть слишком возбужденной. Особенно при Эрике — наставнике, мэтре, которого она мечтала однажды заменить в эфире. Стать ведущей новостей было ее мечтой. У нее появился шанс работать рядом с профессионалом, с Эриком Сюма, таким обаятельным, с теплым тембром голоса и грустными глазами, и она должна научиться держать себя в руках. Еще старшеклассницей она восхищалась его харизмой, он повлиял на ее выбор профессии. Теперь Клара надеялась, что Эрик заметит ее достоинства, станет ее Пигмалионом, научит тому, что умеет сам, и она выйдет наконец на площадку. Клара часто думала, что у нее есть для этого все необходимое: она отлично училась, с успехом окончила факультет журналистики и была хороша собой. Последнее весьма немаловажно. Многие журналистки стали звездами благодаря идеальному сочетанию профессиональной компетентности и красоты. Все каналы искали ведущих с внешностью манекенщиц, способных возбуждать желание у широкой публики, занимать первые полосы глянцевых журналов, обеспечивая рейтинг и рекламу. Для повышения рейтинга все средства хороши.
— Успокойся, милочка, — поддел Клару Шарль. — Сглотни слюну, сделай глубокий вдох и спокойно все нам объясни.
«Вот черт! — разозлилась на себя Клара. — Я прокололась. Милочка, он назвал меня милочкой, как начинающую посредственность!»
— Я спокойна, — сухо бросила она, постаравшись придать голосу профессиональную тональность.
— Оно и видно… — съязвил Шарль.
Клара не стала вступать в пререкания, только бросила короткий взгляд на Эрика и с облегчением убедилась, что он над ней не смеется.