Я сделаю это сама
Шрифт:
– Пелагея вроде тут была, так и барыня, поди, где-то рядом!
– А может она внутри оставалась?
– Не приведи господь!
– Да весь день она там крутилась, мыли что-то с ближней бабой своей!
– Идите кто-нибудь в дом, вдруг она там!
– Да вон же она, на земле сидит, мокрая вся.
– Поднимайте, чего сморите! Жива ли?
– Жива!
Меня подняли с двух сторон и попытались поставить на ноги, но это был дохлый номер – ноги не держали.
– Не трогайте, а? Без вас тошно, - пробормотала я.
Теперь, когда пожар потушили,
– Варвара, отойди, не мешайся. Лукерья, и ты отойди. Мужики, только вас тут и не доставало, - собравшуюся вокруг меня толпу распихала Евдокия. – Нет у неё сил, не умеет она пока. Зато вон сколько потушила, молодец.
– Тоже ведьма что ль?
– Дурак ты, это называется – маг. У них там, в чужедалье, все маги.
– На кой им там столько магов сдалось?
– Господь так сотворил.
– А у нас почему не сотворил?
– А у нас тоже сотворил, просто так сотворил, что ты и взглянуть не захочешь, даже если и сможешь!
– А ну, тихо! – рыкнул отец Вольдемар, его громкий голос нельзя было перепутать ни с чем. – Женевьева, жива ли? Отзовись!
– Жива, - сказала я как могла громко, вышло так себе.
– Вот и славно, - он широко перекрестил меня и всех, кто оказался рядом, и принялся читать молитву, и к нему присоединились прочие стоящие вокруг.
А Дуня села рядом на мокрую траву, взяла мои руки в свои.
– Что ощущаешь? – спросила она меня.
– Слабость. Ноги трясутся. У меня так уже было, но сейчас намного сильнее, - говорила я, мне казалось – громко, а выходило – еле-еле.
– Глаза закрой. Дыши, - она держала мои руки, и казалось, будто через её ладони ко мне возвращаются силы.
Я послушно закрыла глаза, дышала, слушала – голоса вокруг, скрип каких-то деревянных частей чего-то, а потом – ветер. Налетел, завыл, зашумел кронами ближних деревьев, мне на голову сверху что-то посыпалось. Наверное, иголки от лиственницы, которая тут рядом растёт и чудом избежала огня.
– Считай, повезло, уберёг господь – если бы ветер раньше поднялся, не уняли бы огонь, даже с ведьмой, - говорил кто-то рядом со мной.
Порыв ветра утих где-то там, далеко, где родился, а потом вернулся снова. И снова, и снова…
– Эй, не смей мне тут помирать! – Евдокия надавила мне на какое-то место в правой ладони, и я взвыла от боли. – Давай, поднимайся. Кто тут есть ещё? Дормидонт? А ну, помогай. Ты, говорят, перед барыней-то крепко виноват, вот и старайся теперь, отрабатывай должок. Дружок-то твой где? Сбежал уже? Значит, сам отдувайся. Отче, помогай тоже, сама не дойдёт. А тут завтра посмотрим, что и как, если погода позволит. А нет – так потом.
Меня снова подняли на ноги и повлекли куда-то, кажется – вниз, к дому Пелагеи. Идти недалеко, но я ж еле живая была, ноги как-то переставляла, да и ладно, больше мешала, наверное, чем помогала. Но дошли, и в дом меня завели, а там – оба Григорьевича, как на ладони.
–
– Дом её сгорел, что ли? – а это младший.
– А тебе, Пахомка, какая в том корысть? – сурово спросил отец Вольдемар.
– Да я так, со сна, не подумавши, - я прямо услышала, как он потупился.
– А вот молчи в другой раз, если не подумавши, - раздался восхитительный звук подзатыльника.
Открыла глаза – ну да, Гаврила свечку держит, Пахом рядом башку скребёт, по которой, видимо, получил.
– Ну что же ты, отче, - вздохнул он жалостно.
– Думай, что говоришь, - зыркнул на него отец Вольдемар. – Куда вести болезную?
– На лежанку, - показала Пелагея. – За печь.
– Ничего, если я что-то понимаю – скоро в свой дом отселится, - усмехнулся священник. – Дуня, скажи, отлежится она?
– Куда денется, - проворчала Дуня. – Поспит, да и придёт в себя. Слишком сильно выложилась.
– Это ж кто угодно бы выложился, если б с его домом вот так.
Меня уложили, накрыли одеялом, кто-то, кажется, Марья, стащила с меня грязное платье и башмаки. Глаза закрылись, голоса отдалились, и больше я в тот день не слышала ничего.
13. После пожара
13. После пожара
Я проспала тогда ночь, день, ещё ночь и утро. Снаружи бушевала буря – с невиданным ветром, так мне рассказывала потом Марья, и волны по морю гуляли страшные, с дом величиной, и огромные лиственницы гнулись, будто тонкие тростинки, и лил ледяной дождь, к ночи сменившийся снегом. Правда, местные не обратили на всё это никакого внимания, просто сидели по домам, да и всё. Что вы хотите, сказали они, осень. Зима скоро, да и всё. Когда я открыла глаза, то увидела пробивающийся из-под занавески солнечный луч – отшумело, отгремело, и вышло солнце.
Снег стремительно таял – слава богу, что тает, потому что у меня снова разруха. И в жизни, но это как бы понятно, и в доме. И надо идти и смотреть, что там вообще как.
– Женевьева Иванна встала! – обрадовалась Меланья. – Марьюшка Яковлевна, идите сюда скорее, встала, сама встала!
Я сгребла в охапку Меланью, чем очень, кажется, её удивила. И потом так же – Марьюшку. Марья же чуть не плакала.
– Ох, живы вы, госпожа Женевьев, живы. А то целительница-то вчера смотрела так сурово, говорила – если сегодня не очнётесь, то дело плохо. И Трезон ей выговаривала, что она не справляется. А вы очнулись!
– А я очнулась. На Трезон всем забить, не нужно её слушать. Что там наш дом?
– Стоит, ох, стоит. Наверное, вам отдохнуть надо? Не надо туда сегодня?
– Надо, Мари, надо. Где наша Пелагея?
– Во дворе хлопочет, парней чем-то заняла. А сынки её поутру на рыбалку отправились. Сказали – отдохнули вчера, а к свадьбе надо не только мясо, но и рыбу тоже, какая свадьба без рыбы?
Ох, точно, у них же тут ещё и свадьба. До той свадьбы нам бы съехать отсюда.
– А скоро ли свадьба?