Я сделаю это сама
Шрифт:
– Говорят – после Покрова.
– Я что-то дням счёт потеряла, долго ли ещё? – когда тут у них Покров?
– Десять дней и ещё два, - откликнулась Меланья.
Ну вот тебе, Женя, то, что называется временнЫм фактором. Получи. По-хорошему, через десять дней и ещё два тебя тут быть уже не должно. И людей твоих, и твоего имущества.
– Ну и хорошо, - кивнула я. – А сейчас бы мне поесть, да пойти посмотреть – что там мне оставили.
– Да неплохо оставили, - улыбнулась Меланья. – Как стоял дом, так и стоит. Спасли вы его, вы и Евдокия Филипповна.
О,
Меланья уже хлопотала у печи и накладывала мне в миску кашу, и оладьи – свежие, пышные, и наливала чай – с чабрецом и мятой, как я люблю, и бруснику из бочки накладывала, и мёдом поливала. Ну прямо сказка, не завтрак. Пелагея заглянула, убедилась, что я жива, и пошла дальше по своим делам. Трезон шныряла где-то по деревне.
А после завтрака я оделась, завязала в крохотный хвостик отросшие уже волосы, надвинула на лоб чепец, да и пошли мы с девочками. Меланья радовалась, что снег растаял, а не остался лежать, Марья изумлялась – как лежать, ещё ж только самое начало месяца октября. А я думала про себя – да, здесь, наверное, зима в октябре. И до мая, не иначе. Ничего, мы справимся, мы переживём. Мы всё успеем. У нас получится.
Ближняя к Пелагее калитка осталась цела, и забор с этой стороны цел. Следы пожара были видны уже внутри, в ограде, ближе к дому, справа, там, где остатки сгоревшего сарая. Баня уцелела, и дровяной сарай – тоже. Верхнему забору не повезло, и обгорелые доски бодро разбирали наши самогонщики – Дормидонт и Севостьян, и им помогали двое незнакомых мне парней. Стоп, вроде ж я их где-то видела?
Пригляделась и вспомнила, где видела. В церкви, на службе. И взглянув на лица, я поняла, что они могут быть только сыновьями отца Вольдемара, никак иначе. Глаза такие же, серо-зелёные, и носы такие же, и кудряшки надо лбом. Только у священника волосы седые, а у этих молодцов – золотистые. Молодые копии важного человека всем своим видом кричали о том, что в юности тот человек был возмутительно хорош.
Один из молодых и прекрасных как раз меня и увидел.
– Глянь, Дормидонт, барыня пришла.
– Матушка! – вскинулись оба, только что не на колени попадали.
Парни же просто поклонились – низко, уважительно.
Что ж, мне тоже не трудно – поклонилась, поздоровалась.
– Что тут у нас, рассказывайте, - я кивнула на забор.
– Да что, видишь же, матушка, кладовая сгорела, и забору тоже досталось, - вздохнул Дормидонт. – Но мы сейчас горелое разберём, кучкой сложим, его потом в печь можно, да слетаем мигом до лесу, поищем там брёвна новые на забор. Сухостоя хватает, найдём. Главное – дом цел!
В этом я с ним была полностью согласна – главное, что дом цел. Я кивнула,
Вонь никуда не делась, и к ней примешался запах гари – ещё бы, куда теперь без него. Я оставила наружные двери открытыми – пусть проветривается.
Дошла до большой залы, оглядела – вроде всё на месте. Выдохнула, села на лавку, что-то мне в той лавке не понравилось. Я пригляделась, провела пальцем по поверхности… вашу ж мать!
Всё, абсолютно всё было покрыто гарью, копотью, тонким слоем чёрной пыли. Как после нормального пожара, а что вы хотели, называется.
Да чтоб…! Это ж теперь всё снова мыть, всё-всё-всё! А не вымоем – будем этой копотью дышать. Эх, опыт есть – и на работе бывало, что загоралась проводка. И давным-давно, вскоре после свадьбы, сняли мы с Женей квартиру, и накануне переезда я пришла там прибраться немного. И тоже вот так провела пальцем по стенке… а стенка-то чёрная. И поняла я, что завтра мне уже ночевать в этом вот всём, и если я это сейчас не вымою, больше некому. Потом уже узнали, что в квартире снизу был пожар, хозяева нашей квартиры что-то отмыли, а что за мебелью или под ковровым покрытием – так оставили. А потом мебель вывезли… и вот. Мыла я тогда до середины ночи, но то была маленькая хрущёвка, а тут – здоровенный дом!
Я встала и громко сказала всё, что думала. О моей здешней жизни, о её материальном уровне, о здешних сволочах, которые подожгли дом, и о том, что мне теперь всё начинать всё равно что сначала. И плащи тут лежали, сушились, и сапоги, и кое-что ещё…
Была бы моложе – наверное, села бы и заплакала. А сейчас слёз не было, была злость, невероятная злость. Ту злость я наружу и выпустила, потому что дай мне сейчас в руки виновника – отхлестала бы по голове и по щекам, и это самое малое. Ещё бы за шиворот взяла и головой бы об стенку. Не жаль. Потому что… нельзя так потому что, вот.
– Ничего себе ты умеешь-то, - восхищённо проговорила Ульяна сзади. – Неужто королю во дворце так же предъявляла?
Против воли я рассмеялась. Потому что представила картинку – такой весь из себя король, пузатенький, из сказки, в горностаевой мантии, белой с чёрными хвостиками, сидит на золотом троне, а я перед ним стою вся такая в платье придворном, которое в сундуке, в парике и бриллиантах, и говорю вот эти самые слова.
Мы посмеялись вместе, и стало проще, вот честное слово – проще.
– Ох, Ульяна, это ж теперь всё сначала.
– Ничего, справимся! Руки-то целы, ноги тоже, да и голова на месте. Значит – справимся!
Она говорила верно, да и вариантов нет. Значит – приступаем. Позвать в бочку воды…
– Госпожа Женевьева, идите сюда скорее! – позвала меня Марьюшка снаружи.
Что там ещё случилось?
Я вытерла мокрые руки, подхватила юбки и пошла наружу, где увидела некое форменное нашествие.
14. Что у нас случилось