Я свидетельствую перед миром
Шрифт:
Стемнело. Полная луна освещала поляну. Среди беженцев были старики, две женщины с малыми детьми на руках, молодые девушки и парни. Все — евреи. Должно быть, предчувствовали, что их народ будет безжалостно истреблен.
У всех в руках свертки, сумки, баулы. Кое-кто прихватил даже подушки с одеялами. Особенно выделялось семейство из восьми человек: пожилая чета с четырьмя дочерьми и двумя зятьями. Нам предстояло пройти двадцать километров по лесам и полям, так что вообще-то брать больных и младенцев не полагалось.
Но, видимо, наш проводник не очень строго следовал этому правилу — он только
Проводник шел впереди широким быстрым шагом, не глядя по сторонам и только изредка оборачиваясь, чтобы пресечь слишком громкие разговоры. Впрочем, вероятность встретить кого-нибудь, кто мог бы нас выдать, была невелика — стоял промозглый холод, кругом ни души, а голые деревья придавали пейзажу унылый вид.
Дорога петляла по лесу, огибала поля, мы переходили через речки и топкую грязь. Иногда казалось, что проводник сбился с пути, но он шагал так уверенно, что всякие сомнения отпадали. Если луна скрывалась за тучей, нас накрывала тьма, мы шатались, спотыкались, цеплялись друг за друга, падали, обдирали колени и локти, лица у нас были исцарапаны и забрызганы грязью.
Когда луна появлялась вновь, я видел перед собой обеих матерей. Исхлестанные ветками, растрепанные, измученные, они одной рукой держались за идущих впереди мужчин, а другой прижимали к груди ребенка. У нас оставалась свободная рука, чтобы отвести ветки или удержать равновесие, они же натыкались на все камни, корни и колючки и подчас еле удерживались на ногах.
Каждый раз, когда такое случалось, младенцы принимались хныкать, а мы все замирали от страха. Но у женщин хватало сил успокоить их лаской. Время от времени проводник останавливался, велел нам оставаться на месте и ждать, пока он разведает дорогу, а потом подзывал нас и поторапливал. Мы шли по извилистой тропе, о которой знали только местные жители, так что не было риска столкнуться с советским или немецким патрулем.
Наконец мы вышли из леса прямо на большую дорогу. Проводник тихонько позвал нас и радостным голосом сказал:
— Граница позади. Можете теперь спокойно отдохнуть.
Мы свалились на влажную землю под стоящими вдоль дороги деревьями. Проводник разбил нас на три группы, которые по очереди повел в деревню.
Первые две состояли в основном из женщин и стариков, мы же, остальные, сбились в кучку на опушке и дрожали от холода. Разговаривать не хотелось, каждый старался хоть как-то привести в порядок одежду. Когда проводник вернулся за нами, он облегченно вздохнул и сказал:
— Ну вот, еще одну партию перевел.
— Давно вы этим занимаетесь? — спросил я, чтобы нарушить гнетущее молчание.
— С тех пор, как немцы взяли Варшаву.
— И долго еще собираетесь продолжать?
— Пока Варшаву не отвоюют.
Он довел нас до деревни и повернул обратно. Мы, пятеро мужчин и одна женщина, зашли в трактир. Хозяин, шустрый старый еврей, встретил нас шутками и прибаутками — верно, хотел поднять нам настроение. И тут же сообщил последние новости. Гитлер обречен. В Голландии произошло наводнение, утонула целая немецкая армия. В самой Германии готовится заговор против Гитлера,
Всю первую половину следующего дня мы просидели в трактире, слушая россказни хозяина, а после обеда порознь пошли на станцию, расположенную в пяти километрах от деревни. Дочь трактирщика провожала нас. Несколько раз по дороге попадался советский патруль, и, чтобы не вызывать подозрений, мы поднимали сжатый кулак в коммунистическом приветствии.
На вокзале толпилось множество народу, все кричали, размахивали руками. В кассах билетов не было, но их продавали из-под полы втридорога. Дочь трактирщика за пять минут раздобыла шесть билетов до Львова. Львовский поезд уже был объявлен и прибыл почти вовремя. Доехали без приключений. Никаких проверок не было. Я заснул и даже успел немного отдохнуть в дороге.
На хорошо знакомом мне львовском вокзале висели советские флаги и все надписи были по-русски. Сразу по прибытии я отправился к своему бывшему университетскому преподавателю. Он жил в том же скромном домике, что и прежде, под своим именем. Я позвонил, он тут же открыл дверь, но посмотрел на меня с сомнением.
— Вам привет от Антека, — отчеканил я пароль. — Я привез от него письмо.
Профессор внимательно оглядел меня, ничего не ответил, но впустил в дом. Я начал понимать, что убедить нужных мне во Львове людей в том, что я на самом деле тот, за кого себя выдаю, будет непросто. Подпольная система оповещения была еще плохо налажена, поэтому участники Сопротивления все время держались начеку и никому не доверяли. На вид чудаковатый, невзрачный, профессор славился среди соратников бесстрашием и изобретательностью. У него были причины не раскрывать себя раньше времени. А возможно, до меня у него уже побывал другой курьер и сообщил измененный пароль.
Было крайне важно, чтобы он поверил мне, потому что именно он возглавлял львовское подполье и без него план, с которым я приехал, не мог бы осуществиться.
Это был сухощавый человечек маленького роста, с седыми волосами, птичьим профилем и часто мигающими карими глазками. Невыразительное лицо его походило на маску, голова, казалось, приросла к старомодному крахмальному воротничку. Нелепый вид довершал яркий галстук-бабочка.
— Пан профессор, я приехал из Варшавы, — начал я. — Руководство Сопротивления…
Профессор слушал меня с нарочитым безразличием, а при слове «Сопротивление» совсем замкнулся, рассеянно подошел к окну и стал, теребя свой чудной галстук, смотреть на улицу, будто бы вообще забыв о моем присутствии.
— …Поручило мне ознакомить вас с новым планом организации работы, — говорил я довольно вяло.
Продолжать было бесполезно. Я замолчал, немного подумал, потом подошел к профессору и взял его за плечо. Он живо обернулся и сердито сверкнул на меня глазами.
— Разве вы не узнаете своего бывшего ученика? — спросил я и улыбнулся. — Не помните, как в тридцать пятом году, перед моим отъездом за границу, сказали, что будете всегда рады меня увидеть? Вот уж не ожидал от вас такого приема!