Я вас жду
Шрифт:
— Блестящая идея, Павел Власович! — обрадовалась я. — Завтра же поезжайте в район и…
— Завтра выходной, — напомнил мне директор.
Надо заметить, что районные организации не проявили такого пылкого интереса к идее Суходола. Они словно сговорились, стали ссылаться на то, что по правилам техники безопасности детям находиться на стройке строго запрещается. «Ваша идея, дорогой Павел Власович, извините, но только граничит с ребячеством, но в какой-то степени и преступна». «Студенческий отряд из медицинского училища — сравнили!» Павел Власович спрашивает: «А сколько лет этим студентам? Лет
Помогала и я директору таранить бюрократическую плотину. Перетянув на нашу сторону Колю Грибаченко, секретаря райкома комсомола, втроём отправились к первому секретарю райкома партии.
Товарищ Малюк, выслушав не перебивая Павла Власовича, шутливо заметил:
— Если я вас верно понял, то, кроме всего прочего, вам нужен ещё один «квадратный метр»?
— Вы угадали, Кирилл Филиппович, — ответил Суходол.
— С этого бы и начали, — рассмеялся Малюк.
Словом, райком партии мы покинули довольными: нас поддержали.
Потом Суходол кинулся в районо, а мы с Колен Грибаченко остались в вестибюле. Тут наш комсомольский вождь честно признался, что впервые слышит о «квадратном метре». Пришлось объяснить: Кирилл Филиппович имел в виду высказывание Макаренко о том «квадратном метре», который позволяет учащимся раскрыть свои силы и способности, утвердить себя как личность творческую.
Со стройки возвращаемся вместе с Русланом. Он шагает несколько впереди — важно, с рассудительным спокойствием человека, преисполненного силы, сознания собственного достоинства. И всё же от меня не ускользает то, что мальчик пытается скрыть свою усталость.
Не сомневаюсь, он устал похлеще меня. Причём не так физически, как оттого, что всё время находился в напряжённом состоянии — в ожидании команды: «Включай!», «Водичка!», «Стоп!» Виталий Максимович сегодня дважды подходил к ному и, дружески похлопывая по плечу, сказал: «Дело у тебя, браток, пошло, строителем тебе быть на роду написано. Погоди, мастерок скоро вручим. Закончим школу, за учительский дом примемся. Не горюй, браток, — работёнки на сто лет хватит».
— Знаешь, Галка, а Виталий Максимович тоже её не любит, — замечает как бы между прочим маленький Багмут. — Никто её не любит, это уж точно.
— О ком ты? Кого это все не любят? — поражаюсь.
— Знаешь! — бросает Руслан уверенно. — Подругу себе нашла, хе!
«Он об Оксане, — догадываюсь. — Почему, спрашивается, он её так презирает?» Не расспрашиваю, а сам он не говорит. Да и Оксана всячески избегает встречи с мальчиком.
— Нарядилась сегодня — на стройку пришла мусор с четвероклассниками выносить. Мы с Виталием Максимовичем смеёмся, животики надрываем, — продолжает Руслан. — Секретарю райкома Малюку понравиться хотели, а он поздоровался с ней кивком и — всё. Всем правиться она хочет…
— Что ты там лепечешь, Руслан? Несёшь околесицу и забываешь, что смеяться над старшими, над учительницей — нельзя, — делаю ему строгий выговор.
— А я, Галка,
Мне кажется, мы поменялись ролями: он взрослый, знающий человек, а я девчушка, загнанная в угол.
— Ты о чём?
Руслан продолжает подтрунивать:
— О том же, уважаемая Галина Платоновна, о вашей подруге, которая…
«Противное существо, деспот!» — браню его про себя.
— …была лучшей студенткой педагогического института, многообещающей аспиранткой, — продолжаю в его тоне, взвинченная.
— …которая ходила за моим папой до самого нашего дома, которая ждала его у подъезда с покупками.
— И правильно! — восклицаю. — Твоему отцу ходить по магазинам некогда было, а бабушка…
А никто не просил. Сама! Я слышал, как папа злился на неё: «Оксана Ивановна, извините, не нужно так, не нужно». А она продолжала…
— Прекрати! — зажала я уши ладонями.
Коля Грибаченко не даёт мне скучать и, как члену райкома комсомола, подыскивает одно задание за другим. Как, например, вот это — проверка сулумиевского детского комбината… В этом маленьком царстве солнца и улыбок, заразительного смеха и искренних слёз я была всего один раз, когда Софья Михайловна впервые забирала своего Павлушу «со смены». А теперь бываю тут почти ежедневно. В комиссию вхожу. А создана она потому, что бывшая директриса Орлюк в компании с шофёром Андроном обкрадывали детей, а ворованные продукты и костюмчики передавали в такие же грязные руки. Не верится, что в этих светлых комнатах, по этим мягким пушистым ковровым дорожкам, мимо пёстрых игрушек прохаживался человек в белоснежном халате, но с чёрным сердцем. Как можно одной рукой гладить ребёнка, а другой обворовывать!
Члены комиссии проверяют бухгалтерию, кухню, кладовки, я же по своей «линии» интересуюсь воспитательницами, нянями, ну и, конечно, детворой.
Прислушиваюсь к их захлёбывающемуся смеху и торжествую: счастливее этих детей на свете не было и нет! А через минуту дружное, громкое рыдание приводит меня в ужас. Павел Власович говорит, что тут куются кадры для школы. Ну и кадры!..
Между прочим я сделала одно маленькое открытие: каждое «не» обижает детей. Доярка Оксана Приходько, забирая трёхлетнего Вову домой, похвалила его за что-то и сказала: «Ненаглядный мой!» Мальчик обиделся, заплакал: «Я наглядный»…
Для воспитательниц детсада это, разумеется, не в диковинку. Они здесь знающие, опытные, любят свою работу. Приглядываюсь к новенькой — Антонине Валерьяновне Демченко, только что выпорхнувшей из педагогического. Её звонкий голос так и преследует меня: «Голо-бородь-ко, ру-ки, ру-ки», «Голо-бородь-ко, стой! Ты ку-да?», «Голо-бородь-ко, будешь нака-зан!»
«Чего она к нему прилипла? — возмущаюсь. — Чем он хуже других? В группе более тридцати, а только и слышно: «Голо-бородь-ко! Голобородько!» Нельзя так: ребёнок привыкнет и тогда твои замечания не окажут никакого воздействия. У настоящего педагога не должно быть любимчиков и пасынков».