Я видел как плачут животные
Шрифт:
Мой инструктор так однажды и сказал.
"...Наша короткая жизнь обусловлена вовсе не тем, что мы живем не по природным законам, о нет. Это просто недоразумение. Природа сама создала нас. Зачем? Наверное, в этом созрела определенная необходимость, нужда, понадобилось критическое и очень резкое изменение сознания и возможностей человека, чтобы будущее могло сформироваться и начать жить по новым законам. Мы живем слишком короткую жизнь не потому, что платим таким образом дань за врожденные способности - нас убивают воспоминания. Чужая память, как отравляющий снаряд, а мы - отряды химзащиты, влезающие в самую гущу вонючей субстанции, давно потерявшей свой блеск, и роемся в ней, дабы отыскать последнюю ценнейшую информацию. И как бы защита не была организованна
Всем нам свойственно чувство неизбежного, но еще более каждому из нас присуще желание уйти от неминуемого рока. Постараться спастись, не дав судьбе исполнить задуманное.
Было множество способов избавляться от негативных последствий проникновения в память чужого человека. Кто-то читал молитвы, кто-то использовал химические средства, дабы отчиститься от них, были различные методики, медицинские препараты и многое другое, но эффект их варьировался от двадцати до сорока процентов, не давая желаемого очищения. Они копились внутри нас. Мы видели их наяву, они мерещились нам в обычной жизни, прорываясь сквозь невидимый барьер и как лишний и чужой кадр из постороннего фильма, появлялись перед глазами. Но больше всего их сила проявлялась во сне. Там царил другой мир, их мир. Жизнь сотен людей кошмарами проходила перед моими глазами. Они никогда не давали покоя, не оставляли меня наедине, входя бесцеремонно в мои сновидения так, как когда-то я входил в память их бывших владельцев.
С тех пор ровным счетом ничего не поменялось. Усилилось лишь воздействие этих остатков на мое сознание. Я плохо спал, практически сведя на нет отдых до двух часов в день, проводя его в полусознательном состоянии - так они не могли до мен добраться. Но время от времени моя защита давала сбой и я проваливался в глубокую сонную яму, где меня ждали они. Набрасываясь на мой истощенной и ослабший после "процедуры" мозг, они, как голодные шакалы, терзали его, заставляя прокручивать все, что когда-то было вынуто мной из голов сотен людей, имен которых я толком никогда и не знал.
Я вскочил с кровати в тот самый момент, когда предсмертный крик одной из них вонзился мне в уши. Вскочил на ноги и не заметил, что передо мной стояла чья-то фигура, скрытая черной вуалью, пропавшей лишь после нескольких минут.
Света ничего не могла сказать. Ее взгляд был испуган от увиденного, а тело, хрупкое женское тело, тряслось, готовясь броситься наутек.
Потом я понял, что кричал во сне я сам.
Не знаю как мне удалось все объяснить, но прошло время, чтобы она и я наконец заговорили друг с другом. Мы сели за один стол ( точнее за единственный, что был поставлен в моей маленькой комнатушке) и стал пить принесенный женщиной чай. Разлитый из термоса (боже, какой же это старый способ сохранения тепла!), он все еще был довольно горяч, хотя порядком остыл для того, чтобы его можно было пить без опасений обжечься.
– У тебя всегда так?
– осторожно спросила Света.
– Да. К сожалению.
Странно, что ей вообще стало интересно подобное, но, когда годами живешь в одном месте, где даже лица местных вахтовых рабочих почти никогда не меняются, тебе становится интересно практически все, даже вещи, наполняющие тебя страхом.
– Это, как говорили нам в Капитолии, побочные эффекты нашей профессии, если, конечно, ее можно вообще назвать профессией. Ведь мы ее не выбирали, это она нас выбрала.
– Ты жалеешь об этом?
Я пожал плечами.
– Не знаю, мне сложно сказать. У меня просто не было выбора. Сначала меня это сильно бесило - меня ни о чем не спрашивали, а потом я смирился. Нельзя вырвать из себя то, что заложено природой. Это же не прыщ и не какая-то там бородавка, от которой
Я обхватил горячую чашку ладонями и тут же почувствовал приятное тепло в руках.
– От этого никак нельзя избавиться?
– Частично - да, но полностью это не выводится. Мы копим в себе воспоминания других людей годами. И порой за один год их может быть до полутора сотен. Представляешь? Крупица за крупицей они оседают в моем мозгу и вскоре вытесняют мои собственные. Уже сейчас я едва могу вспомнить лица своих родителей. Остались лишь общие черты, но детали бесследно исчезли. Это страшно. Особенно, когда не можешь вспомнить даже самые яркие моменты из собственного детства.
– А оно было?
– она отхлебнула немного чая и опять перевела взгляд на меня.
– Я слышала, что узнав о наличии таких возможностей вас сразу забирают из семьи и происходит это в раннем детстве.
– Да, такая практика существует.
– И все же.
Продолжала спрашивать Светлана.
– Мое детство было обычным, если не считать, что каждый день был расписан почти по минутам.
– Семья?
– Отец работал, мать - занималась хозяйством.
– Братья? Сестры?
– Я был единственным ребенком в семье.
– И как же все произошло?
Я улыбнулся.
– Ты действительно хочешь узнать это?
Женщина кивнула головой и снова отпила из кружки.
– В своей жизни я мало что ненавидел так сильно как вторник. Этот день был для меня адом, настоящим проклятием и мучением, которое никогда не заканчивалось и сновой неделей начиналось вновь. Отец владел скотобойней и огромным стадом крупнорогатого скота. Каждый вторник он приезжал в это место, чтобы пустить на мясо одного или двух телят. Поначалу это происходил в первый и последний вторник месяца, но когда наступили тяжелые времена и старик принял решение залезть в долги, нам пришлось "валить" их каждую неделю. Под ножи шло все: старые и немощные, молодые и здоровые. Продажа мяса помогала нам постепенно расплачиваться по кредитам и отец всячески старался приобщить меня к этому, искренне веря, что я продолжу его дело после его смерти. По правде говоря, я ненавидел все это всем своим сердцем. Один только вид крови и предсмертных криков животных повергал меня страх и я терял любое желание вообще прикасаться к ножу. Уговоры не действовали, приобщение пошло не потому пути, которого хотели мои родители, и вскоре у нас в семье появился Боб. Вечно улыбающийся мужичок, которому смерть и кровь доставляли настоящее удовольствие. Он делал это так легко и непринужденно, словно находился не в залитой кровью скотобойне, а на концерте, и в руках у него не нож, а дирижерская палочка. В тот день все было в принципе как и всегда, с той лишь разницей, что я остался ждать окончания в соседней комнате и собственными ушами слышал как всхлипывало животное в свои последние мгновения. Я прошел внутрь - увидел, что Боб и отец вышли на улицу и от увиденного там, меня просто вывернуло прямо на эту тушу. Я упал и совершенно случайно коснулся своей рукой ее головы. Тогда-то все и произошло. Ее память и жизнь, похожие на короткий видеофильм, пронеслись у меня перед глазами. Света, я видел как они плачут, видел собственными глазами как вот сейчас я вижу тебя. Это нельзя передать словами, нельзя как-то попытаться воспроизвести, чтобы было понятно простому человеку, но это было так сильно и отчетливо, что меня буквально вывернуло наизнанку.
– Наверное, это чертовски страшно?
– Конечно. Ты даже не представляешь как.
Мы продолжили говорить, а чай в моей чашке так и остался нетронут. Я не прикоснулся к нему, хотя хотел пить и был готов проглотить все содержимое.
"Это бывает" - подумал я и отодвинул ее в сторону, дав понять Свете, что жидкость в меня сегодня не лезет.
– Что сказал Фалькон?
Женщина постаралась сменить тему.
– Сказал, что ему чертовски не хочется терять это место. Приказал во что бы то ни стало выяснить причину смертей и уложиться в семь дней сроку.