Я видел как плачут животные

Бондарчук Максим Сергеевич

– В вас есть что-то от ученых древности, ступавших на путь изучения явлений, которые в те времена считались проявлением божьей воли. Не боитесь, что вас сочтут сумасшедшим еретиком, посягнувшим на самое святое, а потом сожгут на костре в назидание другим?

– Нет, - ответил я.

– Это очень хорошо. История и великие открытия всегда делались теми, кто не боялся ставить под сомнение сформированные законы мироздания, кто стремился заглянуть немного вперед, за черту, которая порой стоила им жизни. Сейчас все стало иначе. Мы пришли к тому моменту, когда опровергать практически нечего. Мы просто идем на место, сопоставляем полученную информацию с тем, что заложено в базах данных и получаем результат. Труд ученого перестал быть продуктивным. Все стало решаться слишком быстро. Пропало чувство интриги, неизвестности, ощущение чуда

или провала. Мы больше никогда не станем великими и знаете почему? Потому что открытия больше никому не интересны. Я проработал на этой планете всю свою сознательную жизнь, провел более тридцати серьезных научных изысканий, в том числе доказав наличие разума у планеты, за что на меня повесили ярлык чудака и сумасшедшего. Не было никакого прогресса, товарищ МакКомли, как и в те далекие времена нас до сих пор клеймят за открытия, которые рушат привычное понимание мира и поэтому я никогда не стану великим. Я умру на этой планете и мои труды умрут вместе со мной. Я знаю это, поэтому ничего не требую от других людей. Те, кто что-то хотят понять, чему-то научиться в этой жизни сами приходят ко мне, как вы вот сейчас. Они похожи на неотесанный кусок мрамора, который я, как великий скульптор начинаю обрабатывать, отсекая все лишнее и оставляя лишь то, что действительно надо и необходимо человеку. Мы на этой планете, товарищ МакКомли, для того, чтобы не дать ей сгинуть в огне промышленного вампира, нашедшего себе очередную жертву и впившегося в ее тело своими стальными клыками. Эта планета живая, она чувствует боль, каждый раз, когда наши машины вгрызаются в ее плоть, выкидывая обработанную породу на поверхность, а затем собирают комбайнами. Я пытаюсь остановить все это, пытаюсь всеми силами воспрепятствовать этому, но мои силы не вечны, да и нет у меня уже той прыти, что раньше. Планета не всегда была такой агрессивной, она стала такой всего пару десятков лет назад, когда добыча метума вышла на по-настоящему промышленные масштабы. Она защищается, Макс! Слышишь меня! Она защищается! Все эти бури, торнадо, свинцовые тучи, изрыгающие на наши головы яркие молнии, все это ответная реакция планеты на наше пагубное воздействие. Мы вши на ее теле и мы не приносим никакой пользы. С каждым днем ей становится все хуже и хуже, а ее реакция все более агрессивной. Только вчера пришла информация с северо-западной станции, откуда мы берем метеорологические данные, что за горным хребтом Эмануэль наблюдается необычайное свечение и шквалистый ветер. Никто толком даже не знает, что это такое, но понятно одно - у нее заканчивается терпение,МакКомли, и если не прекратить все это, то вскоре мы ощутим на себе самый настоящий гнев Эндлера.

Рыбки в аквариуме стали медленно подниматься к верху. Кислород иссяк, работа баллонов прекратилась. Профессор вернулся к своему обычному делу, склонив голову, как смотритель в морге, над своими колбами, продолжая колдовать не обращая на меня внимания.

Я стоял как вкопанный на том самом месте. Голова внезапно заболела - память воскресила внутри меня то страшное шипение, что я слышал с самого утра и был вынужден присесть на ближайший стул.

Воздух был наполнен ароматом цветов, а на голову опускались многочисленные веточки невесть откуда взявшегося папоротника.

– Что же мне сказать Фалькону?

– Мм?
– не поворачиваясь, промычал Сергей.

– Он же сочтет меня спятившим.

– Иногда людям этого не хватает - на секунду стать сумасшедшими, может быть только тогда нас начнут воспринимать всерьез. Сделайте то, что должны, а затем продолжайте работу. Сто с лишним человек, погибших при невыясненных обстоятельствах, это колоссальный труд даже для "видака". Я много читал о вас, - продолжал Иванов, - знаю каким трудом вам дается проникновение в память человека, который явно не хотел, чтобы кто-то копался в его воспоминаниях, как в грязном белье, выискивая секреты давно минувших дней. Но, увы, это ваша работа. Сделайте это, а потом, завтра, а может после завтра или через неделю, когда картина происшествий станет более понятной, я снова с вами встречусь и кое о чем поведаю.

Я встал со своего места сразу как боль в голове позволила мне сделать это. По пути к двери он еще раз окликнул меня и попросил ни в коем случае не упоминать об этой встрече при разговоре с Фальконом, ссылаясь на их старую неприязнь друг к другу.

Я вышел за дверь и аромат цветов тут же покинул меня.

– Ну как?
– спросила

Света, сидевшая на небольшом"дутом" кресле в углу возле окна.

– Нужно идти к Фалькону и все ему рассказать.

– Хорошо.

Обратный путь до здания администрации занял немногим больше пятнадцати минут. Охрана все так же стояла на своих местах и, несмотря на пропуск, тщательно проверила нас, вывернув все карманы наружу.

Администратор сидел у себя на кресле, закинув ноги на край стола и дымя толстой сигарой. Увидев наше присутствие еще на камерах видеонаблюдения, он нисколько не удивился и встретил молчаливым взмахом руки, обычным, для такого рода, приветствием.

Я выложил все, что увидел в памяти человека. Он слушал внимательно, ловил каждое слово и по окончании моего доклада раздавил окончание сигары о дно хрустальной пепельницы.

– Вы меня за идиота принимаете, мистер МакКомли?

Это не было для меня удивлением. Такая реакция была, по крайней мере, предсказуемой и по дороге к его кабинету, поднимаясь по высокой лестнице, я уже обдумывал, что буду говорить после его очевидной реакции.

– Ни коим образом, но это то, что было в его мозгу.

– Может быть вы не то посмотрели, ну, знаете как это бывает, ищешь старую бумажную записку среди кучи таких же и не можешь найти, а потом просто берешь первую попавшуюся. Может, и вы так поступили?

– Нет, - ответил я, - ошибки быть не может. Там была огромная рептилия, гнавшаяся за ним сквозь плотный туман или смог. Он кричал, бежал со всех ног, но не успел добраться до безопасного места.

Фалькон встал со своего места, глубоко вдохнул, отчего его грудь раздулась до небывалых размеров, а после указал своей рукой на вид из окна.

– Посмотрите туда, мистер МакКомли, прямо в сердце этой черной, как смерть, бури, посмотрите на доклады ученых, если вы не верите собственным глазам и отказываетесь принимать простую истину - там, за пределами защитного купола, не может даже теоретически зародиться хоть какая-то жизнь, не говоря уже про рептилии размером с корову. Не может по определению. И вот сейчас, вы приходите ко мне и говорите, что виной всему, всем этим смертям, является нечто, отчего в страхе убегал человек? Не городите чепухи, МакКомли, я здесь не первый день и даже не первый год, уж кому-кому, а мне прекрасно известно, что и как тут может происходить, и если бы моих сил было бы достаточно, чтобы решить и эту проблему, я бы ни в коме случае не стал нуждаться в ваших услугах. Будьте добры, делайте свою работу и делайте ее хорошо, иначе мне придется отослать отчет на Землю с ни самыми лестными отзывами о проделанной вами работе.

Нет, он кричал. В его голосе не было слышно даже капельки раздражения. Скорее всего это напоминало простой холодный вывод, который он сумел сделать и вылил его мне на голову, словно холодный душ.

Фалькона можно было понять. Он боялся. Боялся потерять собственное место, боялся, что однажды его, вот как меня сейчас, будут отчитывать за плохую работу, говорить о его бездарности как руководителя, а потом, после всей словесной экзекуции, уволят, отправив доживать свой век на какую-нибудь богом забытую железную шахту.

– Эта планета - все, что у меня есть, мистер МакКомли. Я не могу ее потерять. Не могу! Просто поймите это. Она мне как дом, как старый автомобиль, который уже до боли осточертел, но все еще вызывает приступы ностальгии по былым временам, когда я, молодой и полный сил, давил на педаль газа и мчался вперед по дороге собственной жизни.

– Я лишь делаю свою работу, только и всего.
– ответил я.

– Мне не известно как вы проникаете в головы людей и что при этом происходит у вас внутри, но сейчас это имеет посредственное значение - на кону моя работа на этой планете и я не хочу ее терять.

Он на секунду замолчал, но вскоре добавил.

– Мой отчет начальству должен быть направлен через неделю. И за это время мне необходимо выявить основную причину гибели всех этих людей и она не должна состоять из бреда и домыслов на тему существования гигантских рептилий. Поэтому будьте добры, приступайте к работе немедленно.

7.

Самое страшное в моей работе было то, что воспоминания других людей никогда полностью не выветривались из мозга. Их частички, отдельные куски памяти так и оставались висеть внутри меня мертвым грузом, все сильнее скапливаясь и формируя некую форму завала, отравлявшего все внутри меня и медленно убивавшего.