Я живу в этом теле !
Шрифт:
Его проворные руки уже ловко хватали за толстые темносерые панцири. Слышался слабый треск, шесть когтистых лапок отрывались от плоти, распарывая ее крохотными коготками. Толстый рак с костяным стуком биллиардного шара летел в ведро. Пиводрал поколебался, но раки в самом деле удались, начал неумело брать их за спины, отрывать от безобразно распухшего тела и швырять в ведро, а сам с любопытством всматривался в лицо мертвого, где раки уже выели глазные яблоки, сгрызли нос. Сейчас из глазных впадин торчали, пугливо извиваясь острые хвостики мелких рыбешек, что жадно
– Крупные, заразы, - сообщил первый.– У тебя есть монетка?
– А что?
– Сообщить надо.
Пиводрал поглядел на труп, поколебался:
– Ладно, позвоню. Только сперва надо этим... ну, которые зарабатывают на новостях в телевизоре. Они приплачивают, если их позвать раньше. Ну, раньше ментов. Народ страсть как любит смотреть на мертвяков и всяких задавленных на улице! Мол, хорошо, не меня...
Первый хмыкнул:
– Начнут спрашивать, не опознал ли кто.
– А это затем, чтобы крупно показать на весь телевизор, - пояснил Пиводрал со знанием дела.– Родителя звонят, ругаются, что детей стращают, а эти так это резонно: а мы для опознания!
Оба оглянулись на труп, от которого не особенно обезображенными остались ноги, даже гениталии сожраны начисто, только обломок хряща торчал в полпальца длиной. Живот проели до позвоночника, там и сейчас двигалось, ребра подрагивали, словно утонувший, даже пролежав пару недель в теплой воде, пытался что-то вздохнуть.
Первый подумал, предложил:
– Зря вытащили целиком. Давай чуть приспустим обратно.
– Зачем?– удивился Пиводрал.
– Да чтоб следы насильственной смерти не высохли, - пояснил первый.
Пиводрал сказал с сомнением:
– Думаешь, насиловали? Хотя с этими новыми русскими...
– Насильственной!– повторил первый с презрением.– Тупой ты, хоть и Бауманский кончил... если не брешешь. Это значит, насильно его убили.
– Насильно?– переспросил его напарник, который кончил Бауманский. Челюсть его отвисла, из уголка рта потекла мутная слюна.– А как?
– Ну да. Силой, значит. Так что пусть лежит, как был. А пока приедут, мы еще с десяток раков снимем. Они ж мертвечину за версту чуют! Вот смотри еще один ползет... Давай, собирай! Твоя ж Галька их живыми жрет. А Китя так и вовсе только дерьмо из них высмактывает...
Пиводрал при упоминании не то родни, не то домашних животных, откинул почти интеллигентскую щепетильность, так непригодную в эпоху рынка, вошел в мутную как политика воду и, стараясь не прикасаться к мертвяку. ухватился за сеть. Тело утопшего сползло до половины в воду, песок цвета сибирской нефти чуть взвихрился, но было видно как новоприбывший рак, а за ним еще один, помельче, обрадовано вцепились в распухшую ступню.
А в самом деле, подумал я с горькой насмешкой. Чего добру пропадать Тому утопшему уже все равно, закопают в дорогом гробу или его тело съедят собаки. Он перестал быть, когда угас последний лучик сознания. Как горько завещал один польский поэт: хоронить себя я завещаю
Раки торопливо отщипывали белесые волоконца плоти, словно чуяли, что добычу вот-вот заберут. Размокшее, пропитавшееся водой тело подавалось легко, я видел как клешни выстригают мясо, замедленными и чуть неверными движениями, словно двигаются дистанционные роботы, подают в зубастые пасти.
Я уже собрался идти дальше, как из-за тучки выползло солнце. Острый как скальпель луч вонзился в уже почти голый череп, и тут внутри меня что-то предостерегающе дрогнуло. В утопленнике проступило нечто тревожно знакомое.
Чувствуя себя так, словно мне приставили к ребрам острые ножи, я осторожно сделал шажок назад, украдкой огляделся. Вроде бы никто не следит. Двое прохожих остановились неподалеку, но смотрят вроде бы на утопленника. Мальчишка подошел совсем близко, тоже уставился с живейшим интересом.
Стараясь не привлекать к себе внимания, я попятился, не делая заметных движений. Когда жиденькая цепочка зевак оказалась между мной и утопленником, я сгорбился, пошел потихоньку, держась по ту сторону нестриженых кустов.
Дома тянулись знакомые, привычные. Я ходил по этой улице тысячи раз... Я? Мои это воспоминания, или только этого меняносителя? Вряд ли я прошел весь путь от рождения. Это было бы слишком нерациональной тратой времени. Проще всадить меня в тело ничего не подозревающего туземцаЁ взять его воспоминанияЁ чтобы не выделятьсяЁ не привлекать внимания...
Петляя по знакомым с детства (!) проходным дворам, я выбрался на ту, где впервые поднялся с четверенек. Я знал здесь каждый камешек, и все-таки... эта улица была уже другой. Совершенно другой. Мои подошвы мягко ступали по ноздреватой смеси смолы и мелкой гальки, уложенной просто на землю, справа тянулась стена из обожженной глины, время от времени открывались двери, обитатели этого мира сновали взад-вперед, озабоченные добыванием пищи, одежды.
С холодном ужаса и обреченности я ощутил, что улица все та же, мир все тот же, но во мне в эту роковую ночь включилась некая программа, после чего я вдруг увидел, что я совсем не тот, кем себя считал все эти годы.
Да к черту годы!.. Теперь я уверен, что меня всадили в тело этого двуногого существа именно в эту ночь. Может быть, вообще за секунду перед пробуждением.
От супермаркета к троллейбусной остановке весело и гордо несла себя на двух длиннющих и очень стройных ногах, как говорят: от шеи, челюсти - Рита, соседка с шестого этажа. Яркая как картинка журнала мод, с призывно выпяченными далеко вперед молочными железами. Они колыхались при каждом движении, я невольно задержал на них взгляд, как и всякий самец, а она еще издали улыбнулась мне хорошо и призывно. Зубы блеснули белые, острые резательные спереди, по два мощных клыка на краях верхней и нижней челюсти, характерно для всех хищников, а дальше, как я помнил, зубы тянутся мощные, широкие, разжевывательные, раздавливающие мелкие кости силой челюстей, там и рычаг короче, и зубы крепче, мощнее.