Я. Книга-месть

Кушанашвили Отар

со смаком рассказывать, как он «пытается найти способ пройти через это», не жил еще

согласно мечтам, надел форму, на которую скалятся те, ради кого надел, и – на тебе. Пуля.

ИМ написал мелодию, которая позволила НР, рассказывая об обычном хорошем парне, петь

тихо-тихо, как только НР один и умеет, а в конце рявкнуть, задыхаясь от слез.

А ИМ превратил даже отвратное слово «мент» из издержки новояза в провокативную

высокопарность.

Мне моя говорит, что лучшие песни

ИМ пахнут весной, отливают малахитом (а моя, это

существенное уточнение, не музыкальный критикан, я бы в уме повредился), обрамлены такой

изысканной рамкой звуковой, что я обязан вам доложить, что кудесника звука всех

вечнозеленых пьес ИМ зовут Игорь Полонский и он похож на выпускника Гарварда, вовсе не

на парня, придавшего «Комбату» духоподъемный шарм.

Саша Маршал. За каким чертом?

Сильный человек Саша Маршал сильно выступил на концерте для ветеранов. Он вышел в

кителе, увешанном орденами и медалями; первые несколько рядов ветеранов, у которых

было-то по одной награде на лацкане, слышно ахнули.

А. М. был беспричинно трагичен, пел про батю (не комбата), такую же, как он, сильную, порядочную личность.

Его драпировка повергла в смятение и меня. На вопрос, за каким чертом, я получил ответ о

«достоверности».

ИМ чужд картинности, редко дает интервью, как заправский хитрован, отделывается общими

словами, для нашего шоу-биза, чистоганно-развратного, подозрительно целомудренный и

высшим комплиментом полагает, когда кто-то называет кого-то из роты его подопечных

приличным человеком.

Во, я подошел к главному. К 50 годам, заделавшись знатным деятелем на поприще

шоу-бизнеса, ИМ добился, стяжал, заработал репутацию приличного человека и очень, очень, очень хочет, чтобы те, с кем он работает, старались быть хорошими людьми, отрицающими

беса.

Мне достаточно эволюции Григорьева-Аполлонова, которая началась с отметки «ничего себе

пацан» и к настоящему моменту зафиксирована на отметке «с таким за честь дружить».

Саратовских работниц аэропорта (владивостокских, самарских, бишкекских, рижских, киевских) я доводил до исступления умопомрачительно корявым, но неотразимо обаятельным

исполнением, минимум 20-кратным, песни «Прощай» с сердце разъедающим зачином: «Я уже

давно предчувствовал потерю, ею оказалась ты». Я же хитер как бес: всегда на чужом

выезжаю. На чужом репертуаре. Возвращался в Москву, рассказывал ИМ о караоке-триумфах, он улыбался, понимая, что даже бестолочь в известном смысле – барометр пристрастий

публики.

На сцене «Метелицы», уже почившей площадки для арт-игрищ, я исполнил (разумеется, надругавшись над оригиналом) песню «Рыжая». Меня АГА, самый знаменитый после Чубайса

Рыжий в стране, толкнул

в бок: ты чего, все песни, что ль, изучил?..

Все, что ль, изучил.

Я, знаете ли, совсем плохих песен не учу.

Когда-то я завершил документальный фильм памяти Игоря Сорина словами, что он так и не

стал большой звездой, но останется маленькой звездочкой, струящей не потоки, но лучики

света.

Он был лампочкой – лапочкой, ИМ – лампа, прожектор, подарок барабанным перепонкам, сердцу в груди, живущему в мучительно-сладостном томлении по абсолюту.

Один хороший парень сказал про самого ИМ, что не понимает, как тот пишет

душераздирающие песни, будучи таким воспитанным, культурным, обходительным парнем.

Хороший парень, как и все, полагает, что люди из шоубиза – прожженные циники и просто

имитаторы хороших эмоций за хороший баблос.

В принципе возразить нечего. Вам остается только поверить мне на слово: ИМ – сложный, но

хороший человек. Плохой так не улыбается.

Раз он со смехом сказал мне, что в прошедший уикенд с семьей трапезничал в рублевской

ресторации, а по соседству я изображал тамаду, поминутно славословя именинника. Колись, за

сколько? Я назвал цифру. ИМ вскинул брови. За такие, мол, деньги я бы и сам вприсядку

пошел и горланил месяц напролет, не гнушаясь ничем.

У него нет никакого пиетета к прошлым заслугам. «Фабрика звезд» оказалась привычкой

пробовать новое, не бросая старое.

Ну прям как Пугачева, иронизирую я.

Хуже, серьезно отвечает он. Говорит, что «ФЗ» опустошила его, что «больше никогда», что

приручать кого-то – предприятие слишком хлопотное для ума и для сердца, что он слишком

переживает из-за тех, кто не добился успеха.

Кто-то же должен сеять разумное и доброе, пусть не вечное. Я, знаете, паре по фамилии

Агурбаш эту миссию не доверил бы.

Он написал, а Расторгуев спел песню «Просто люди» про моих, твоих, наших, даже

медведевских папу с мамой; «Ребята с нашего двора» – про охламонов, которые снятся мне

через ночь; «Самоволочка» – епитимья впереди, пока мороженое и стайка хохотушек; гимн

«Москве» – «что же ты сделала со мною?!», из мальчика под твоим покровом я вымахал в мужа, и, чтобы ни трындели, пахнешь ты, как зазноба, как в фильме с ранним Михалковым, поющим в

метро. Он написал про студенток, не тех, что… а тех, что краснеют от поцелуя. Про сердечное

ведомство ледащих и кряжистых пацанов, от имени которых, мысли которых, робкие и не очень, вещают члены семьи – Шаганов и Андреев, призванные даже про ералаш в голове написать

улыбчиво, с проглоченной слезой. Он написал про незнакомых людей как про знакомых, и они