Я. Книга-месть
Шрифт:
Тех, кто мне хамит, могу подвергнуть карательной медицине.
Силен и по части ячества, что твой Евтушенко, и по части самоиронии, что твой Андрей
Григорьев-Аполлонов.
Прочитав эту книгу отчаянной публицистики, Вы поймете, что равных мне в словесной
акробатике нет, мой «вокал» безупречен, мозжечок эффективен.
Я носитель щепетильной викториански-грузинской чувствительности, и я спрашиваю Вас, Верховного Нашего Работодателя: почему я, ума палата, в полной мере до
Нет мне места в грязной реальности индустриальной революции, что ли? Хинштейну есть, а
мне нет? При моей-то лютой профессиональности? При моем умении с открытым забралом
биться с себялюбцами густопсовыми, которым на Родину насрать?
Вот Вы, умеете жить в гармонии с хаосом? Я – умею, и хаос боится меня, а гармония любит.
Скажите об этом Суркову, пусть на чай пригласит. Не все им с Колесниковым друг дружку
читать, иногда нужно знакомиться с образчиками безупречной выделки словесной ткани.
Ваши аналитики описывают состояние умов в стране как «трудное». Но я – вот он Я, и что же, искуситель Вы мой Верховный? Я брошен писать о фанерных артистах, с моим-то гибридом
мозжечка и пронзительного взора! Под носом у вас. Я – злейший супостат всех тупых, объект
любви утонченных натур.
Пройдет год, много два, у меня случится самый пик формы, Вам как раз будет нужен хоть один
гений в окружении, умеющий даже изо льда делать порох; предавший анафеме грузинский
режим; парень с маскулинной внутренней сутью, сочетающий в себе пассионарность с
гипертрофированной неуступчивостью.
Да дамский угодник, наконец!
Все – в одном.
Обернитесь, по сторонам осмотритесь: ходячие декорации.
Тогда как Вам надобен я.
«Замкнувшись в мыслях о себе, Земного счастья Он лишился».
Это, конечно, не о Вас. Это о многих из тех, кто с Вами работает.
Позаботьтесь обо мне, и я научу Вас извлекать из общения с кем-либо максимальные молекулы
счастья.
Поскольку моя профессия не приносит в нашей стране ни х…я, я уж хотел бросить ее, оставив
вам минкиных и троицких с их шаткими представлениями если не о морали, то о
последовательности хотя бы.
Я популярнее, чем Обама в Америке, но после развода уже не накопить на недвижимость
размером с конуру.
Уж если я, чей мыслительный репертуар богаче, чем у Эйнштейна, не заслужил званий и
коттеджей, уж я не знаю тогда, кто заслужил.
Не футболисты же наши, с их старообразными лицами в 25, по осени опозорившие нас.
Я читал, Ваш наперсник Путин встречался с Якеменко, и они снова судачили про таланты.
Какие могущественные силы должны Вас заставить осознать, что: а) вот он я, рядом; б) бесталанный (Якеменко)
Замените мною Его, и я тогда удостоверюсь, что гений и хороший вкус иногда ходят об руку.
Надоело быть «Белым, Бледным, Бедным и Больным». Особенно бедным.
Излучающим неслыханный магнетизм, соединившим два разрозненных мира – алгебру и
гармонию, раскрывшим теорию суперструн, но – бедным, как статист.
Другими словами, эскапизм не про меня, я хочу быть полезным, создавая шедевры, какие
только я и могу создавать.
Не дайте мне состариться, как де Ниро, – некрасиво, дайте – как Ричард Гир (в этой же книге
найдете высокооктановое эссе про старение).
Только, пожалуйста, без апофегм!
Они нужны для балансирующих на грани морального дефолта, а у меня дефолт финансовый, с
моралью я дружу, изредка ссорясь.
Вам надлежит только разыскать меня, что само по себе дело плевое: вон сколько церберов
наизготовке!
В моем лице обретете наконец решающее подкрепление, активное в области утверждения
превосходства Белого над Черным, могущее об колено сломать всех Ваших супостатов, доведя
их до афазии.
Жду от Вас звонка и ангажемента на чай, Главный.
Отар Кушанашвили,
с пиететом
P. S. То есть, наверное, найдется масса свидетелей тому, как я кричал: «Анатолич, зае…ала
невостребованность, зае…ало безденежье!», но это наверняка было спьяну… Хотя, по сути, правду орал.
Глава, в которой автор рассказывает о себе все!
В Москву
В тот далекий день, когда мне исполнялся 21 год, я готовился к отъезду из Кутаиси в Москву.
Было продано все, что можно, – пишущая машинка, боксерские перчатки и даже магнитофон, на который с трудом скопили родители. Я пребывал в чрезвычайно угнетенном состоянии духа
и ни о каком дне рождения не помышлял. Но в Грузии так не бывает. Когда приперся домой, увидел стол с любимыми хачапури, напеченными мамой, и кока-колой. Кроме того, там было
множество знакомых… моих друзей и родственников, которых, в свою очередь, тоже было
множество. Так меня даже в армию не провожали. Сначала заставляли пить чачу, потом я на
спор съел дюжину хачапурок. Причем никто не пытался мне ничего подарить, считая, видимо, что грузину, отъезжающему в Первопрестольную, и так должно быть хорошо. Дальше не
помню, по-моему, меня пытались подстричь (в то время я носил длинные волосы). Больше всего
измывались родственники – тогда еще я не знал, что вскоре они потянутся, как весенние грачи, вслед за мной в столицу. Это был мой последний день рождения на родине. Наутро очнулся в