Ядовитая боярыня
Шрифт:
Забавные, неровные, с растопыренным коньком и всадником, похожим на деревянную игрушку, эти кружочки послужили причиной гибели целого семейства.
Все нашли в подвале глебовского дома по услужливому доносу: и заготовки, и штампы, и фальшивые монетки… Заготовка была не серебряная, а оловянная.
Колупаев злобился, допросы вел сурово, доказательства представлял стремительно, одно за другим. Глебов, едва очухавшись от побоев, только моргал, глядя, как перед ним на стол выкладывают улики.
Потом глухим
— Где это нашли?
— У тебя в подвале, — сказал Колупаев. Устало сморщился. — Надоел ты мне, боярский сын Глебов. Тебя за руку поймали — что ты молчишь?
Глебов действительно долго молчал, все смотрел на бессловесные, но такие красноречивые предметы, которые обрекали на смерть и его самого, и всю его семью с домочадцами.
Потом сказал только одно:
— Женщин пощадите.
И больше не проронил ни слова.
Назар Колупаев был вовсе не зверь, как это могло бы показаться, но вполне исполнительный государственный чиновник. Превыше всего, в том числе и чистоты собственных рук дорожил он царским интересом.
Однако детей Глебовских он действительно решил пощадить, отправив обоих в разные монастыри.
Мальчика четырнадцати лет стало возможным отвести от расправы по малолетству. Колупаев велел призвать к себе Севастьяна Глебова сразу после обеда, что и было исполнено. От сидения в застенке Севастьян успел запаршиветь — произошло это на удивление быстро, — и теперь сонно чесал себе руку, пока Колупаев его рассматривал, задумчиво покусывая губу.
Затем Назар вдруг воспрял и гаркнул:
— А ну, прекрати чухаться!
Подросток замер, удивленно поднял подбородок и спросил:
— А ты кто, дяденька?
— Ты знаешь, что случилось? — в ответ проговорил Колупаев.
— Ночью всех схватили воры и били для чего-то, а после здесь заперли, — простодушно ответил мальчик.
— Ты в уме повредился? — осведомился Назар.
Севастьян покачал головой, медленно, с достоинством. Однако то, что он так запачкался и пошел коростой, говорило о многом. Назар обладал немалым опытом в наблюдении за узниками и понимал: чем быстрее человек делается грязен телом, тем скорее сломается и его дух. Странно, что мальчишка оказался таким хлипким.
— А где тятенька? — спросил Севастьян.
— Вас не воры взяли, — заговорил Колупаев, пропуская мимо ушей последний вопрос арестанта. — Ты в царском приказе, а взят твой тятенька по обвинению в изготовлении фальшивых копеек.
— Нет! — вскрикнул Севастьян. — Этого быть не может!
Назар почувствовал, как в нем шевельнулась жалость.
— К тебе отец был добр, — молвил он, — и слуг, говорят, не обижал, но богатство его — от воровства, а воровство государь велел наказывать. Понимаешь меня?
Севастьян тихо сказал:
— Я, дяденька, сяду. Что-то меня ноги не держат.
И
Наверное, красивый был подросток. Ловкий и уверенный в себе. Такие очень быстро превращаются в развалину.
Впрочем, если сделать все по закону, то жить ему осталось очень недолго.
А если не все по закону…
Объявить слабоумным? Малолетним? Годика бы на два был помоложе…
Кроме всего прочего, у Елизара Глебова остался старший брат на Москве — об этом ведь тоже забывать не следует. Мало ли как судьба кинется…
Севастьян вздыхал на скамье, а после вдруг вскинулся:
— Но как же матушка, сестрица?
— Вспомнил, — вздохнул Назар. — Плохи дела, Севастьян. Твой отец всю семью своим неразумием погубил. Может быть, ты расскажешь, с кем он «блины» пек, и кто ему привозил оловянную проволоку?
— Нет, — ответил Севастьян. — Знал бы — и то не сказал, а я ведь ничего не знаю.
Теперь он выпрямился и спину держал с некоторым достоинством. Чумазый, испуганный, но вполне владеющий собой. «От неведения так перепугался, — сообразил Назар. — Думал, воры их похитили, за сестрицу и матушку беспокоился…»
А вслух проговорил:
— Положим, лет тебе двенадцать…
— Четырнадцать, — поправил мальчик.
— Двенадцать, — с нажимом повторил Колупаев. — Положим.
На грязном лице блеснули светлые глаза.
— Это ты, дяденька, спасти меня от смерти, что ли, надумал?
— Не твое дело, щенок… — Назар принялся расхаживать по комнате. — Я приговор объявлю завтра утром. Тебя под охраной отправят в Волоколамский монастырь. Там пока поживешь.
— Пока — что? — уточнил Глебов-младший.
Колупаев уселся на скамью перед узником, посмотрел ему в глаза и сказал, точно взрослому, ровне:
— У меня свои соображения имеются, Севастьян, а пока что ты запомни, что я велел сказать, будто тебе двенадцать лет и тебе по малолетству за родителя отвечать не придется. В монастыре поживешь до тех пор, пока постриженье не примешь. Либо пока судьба иначе не повернется…
— А как она может повернуться? — спросил мальчик. Он тоже говорил так, словно был Колупаеву ровней.
— По-разному, — вздохнул Назар. — Очень различно… У тебя, Севастьян, дядя в Москве. Может быть, он за тебя заступится.
— Как же! — фыркнул мальчик. — Станет он! Рад-радешенек, что младший брат попался на таком скверном деле… Да только все это вранье, дяденька, ты попомни мое слово. Не мог мой отец такой глупостью заниматься.
— Нет, Севастьян, — твердо и грустно ответил ему Назар Колупаев. — Дело доказанное. Да и Елизар Глебов не отпирается. В родном отце трудно сомневаться, да ты и не должен этого делать. Отца нам почитать велено любого, даже вора…