Яна и Ян
Шрифт:
— Если бы ты вышла замуж за врача или шофера, то находилась бы в таком же положении, — утешала меня Эва. — Тебе надо иметь какой-то свой мир. Потом она незаметно взглянула на часы и заволновалась.
Я засмеялась:
— Иди-иди, не надо заставлять его ждать из-за каких-то отбивных с картофельным гарниром.
— Яна, ты все знаешь?
— Не знаю, но догадываюсь.
— Я, наверное, покажусь тебе дурочкой, но я все равно хочу у тебя спросить: военные — надежные люди?
— Меня лучше не спрашивать… Всякое бывало. Однако сейчас, как
— У тебя действительно все хорошо.
— Да, можно сказать, я живу в лучшем из миров.
— Ты имеешь в виду кухню?
— Нет, не кухню, Эвочка. Я сказала это вполне серьезно. Мой мир — это Ян. Может быть, мое заявление довольно наивно, но я не хочу себя обманывать. Мой мир — просто любовь. А поскольку человек должен что-то сделать и для всего человечества, то я хочу родить несколько детей и стать хорошей учительницей и для них, и для других детей. Домашнее хозяйство я бы совсем исключила из деятельности людей…
Я взяла свою записную книжку, отодвинула посуду, которую мне страшно не хотелось мыть, и начала писать:
«Что я хочу сделать для человечества:
1. Дети (3–4). Срок: зависит от квартиры».
Потом указание о сроке я перечеркнула. Дом могут строить еще пять лет, не буду же я столько ждать!
«2. Профессия. Срок: пересдать в сентябре математику, закончить училище…»
Это была самая сложная проблема. Чтобы закончить училище, я должна работать. Да и вообще, я очень хотела бы работать. Без работы жизнедеятельность теряет свой ритм, кажется, что у тебя каждый день — выходной, а на самом деле все дни становятся буднями. Но в книжном магазине, где мне обещали место, предпочли взять девушку, окончившую книготорговое училище. Я должна склонить Яна в пользу Будеёвице. Попрошу поддержки у Веры, ведь она дразнит Яна «феодалом». Ну а пока второй пункт остается на повестке дня.
Тут зазвонил телефон. Я вздрогнула, словно меня поймали за чем-то недозволенным, и молниеносно сунула записную книжку в карман фартука. Звонили по ошибке. Но когда я вернулась в кухню, неприбранную и пустую, у меня пропала всякая охота планировать свою дальнейшую жизнь. Я показалась себе малым ребенком, которому нечего делать, и вот он придумывает для себя игру.
За окном над ветками груши висел месяц. И вдруг меня охватила ужасная тоска. Я отвела взгляд от окна, налила в тазик воды и стала мыть посуду. Это то, что я могу сейчас сделать для всего человечества.
Под утро меня разбудил стук: кто-то хлопнул парадной дверью. Я села на тахте — место рядом со мной пустовало, подушка была не примята. Это означало, что Ян домой не приходил.
В подъезде раздалось пение. Пели на два голоса — бас и тенор. Я выбежала из комнаты, Вера с Эвой были уже в передней. В ночных рубашках, мы столпились там, как воспитанницы в девичьем пансионе.
Пение могучей волной поднималось вверх по лестнице, Я даже различала слова:
Боже мой, ах, боже мой,
Где я буду ночевать?..
Мне придется кочевать…
Мы с Верой, замерев, взглянули друг на друга — пели наши мужья. И уже было слышно, как они тщетно пытаются попасть ключом в замочную скважину. Я хотела было помочь им, но Вера меня остановила:
— Пусть сами открывают.
Ян и Лацо ввалились в обнимку. Они были в штатском, в брюках и свитерах, и наше присутствие их явно обрадовало.
— О, сколько прекрасных дам! Лацо, погляди-ка, сколько прекрасных дам нас ожидает. Одна, две, три, четыре, пять, шесть… Посчитай их сам, Лацо!
— Одна, четыре, восемь… — послушно начал Лацо, отчаянно икая. — То ли шесть, то ли восемь?..
— Вы уже и на ногах не стоите! — ледяным тоном бросила Вера. — Благодарите бога, что хоть в штатском.
— Благодарить надо не бога, а надпоручика медицинской службы Йозефа Коларжа, душенька. Это он одолжил нам одежду, правда, Янко? Бог далеко, и, когда человек зовет на помощь, только человек может ему помочь. Но мы везде вели себя пристойно, спроси хоть кого. Да чего спрашивать, ведь ты нас знаешь…
— Таких я вас не знаю. Почему вы это сделали?
— Потому. Просто так, правда, Янко? «Потому» — самый логичный ответ на каждое «почему».
Лацо натянуто улыбался, у него был вид ребенка, который знает, что напроказил, и теперь старается сгладить свою вину. Мне хотелось расхохотаться, но я взглянула на Яна, и охота смеяться у меня разом пропала. Он ужасно побледнел, и вид у него был страдальческий.
— Почему я тебя люблю? Потому. Почему мы напились? Потому. Просто так… — все еще ораторствовал Лацо.
— Хватит! — выкрикнул вдруг Ян. — Просто я плохой командир, и мне нельзя работать с людьми…
Он тяжело рухнул на стул, всхлипнул и закрыл лицо руками. Воцарилась тишина. Потом заговорила Вера, как всегда спокойно, уверенно:
— Отложим разговор до тех пор, пока вы протрезвеете. А сейчас — спать.
— Янко, ляжем вместе. Мы всегда теперь будем вместе… — бормотал Лацо, но Вера уже втолкнула его и Эву в комнату.
Дверь за ними захлопнулась.
Я подошла к Яну — он не пошевелился. Я взяла его за руку:
— Вставай. Пока ты разденешься, я сварю тебе кофе.
— Тошно мне, Яна, — застонал он. — Если бы ты знала, как тошно!
Одной рукой он все время прикрывал глаза, а другой крепко сжимал мою руку. Я с трудом сдерживалась, чтобы от холода и от волнения не стучать зубами. Оказывается, они не просто так напились. Этого с ними еще никогда не случалось.
Я заставила Яна подняться, увела в комнату и усадила в кресло — он позволял обращаться с собой как с ребенком. Потом я пошла на кухню, а он так и остался сидеть в кресле. Когда я вернулась с двумя чашками кофе, на дворе уже светало и пели птицы. Как всегда на рассвете, заметно похолодало.