Яна и Ян
Шрифт:
С горячих валунов мы прыгаем под водопад, который стремительно обрывается с гор. От ледяной воды перехватывает дыхание, но уже через несколько мгновений ты испытываешь такое блаженство, которое нельзя передать словами. Часто отправляемся из нашей тихой долины вверх, в горы. Мы карабкаемся по козьим тропам, по каким-то гребням, ноги у меня то и дело скользят, покрываются ссадинами, солнце печет нещадно, ведь наверху нет деревьев, только низкая поросль, но как это прекрасно — подняться на вершину! Здесь я поняла что-то такое, чего не умею выразить словами. Теперь я убеждена,
Но к чему философствовать! Вокруг нас бескрайние альпийские луга, высокие стебли фиолетового чертополоха качаются на ветру, по небу несутся бесчисленные облака. Все в движении, в беспрестанном движении, и мы частица этого нескончаемого, вечного процесса.
Мы сидим с Лацо на танке и курим. Над черным лесом выплывает молодой месяц, заливая палатки серебристым светом.
— Как в кино, — приглушенно усмехается Лацо, — когда битва окончилась… Ты помнишь по фильмам, какая тишина наступает после битвы?.. «Победившие войска погружаются в глубокий сон, лишь охранение бодрствует. Но почему не спится этим Двум молодым командирам?» Продолжай, друг Ян…
— «Перед их мысленным взором все еще мелькают движущиеся мишени и заболоченная местность, по которой они ведут роту в контратаку. В грохот пушек врывается рев моторов, в ушах звучит голос командира: «Отлично! Открывайте огонь по двум целям справа…» Их нервная система все еще в напряжении…» Теперь твоя очередь.
— Я не могу в таком напряженном темпе. Ну да ладно… «Командиры садятся на танк, закуривают и начинают обсуждать только что закончившийся бой. Не грех поразмыслить и о завтрашнем дне…»
— Ты что, рехнулся?
— Так это же фильм!
— Я и имею в виду фильм. Если мы создаем сценарий, то должны написать боевик, чтобы очереди у касс стояли, понимаешь?
— Ты не дал мне договорить. Что у тебя за манера?! Я хотел сказать, что они обсуждают бой, самокритично разбирают собственные промахи… Постой, а что дальше? Конечно, должна быть любовная интрига. А, нашел. Твоя жена влюбилась…
— Почему именно моя?
— Боже мой, это же кинофильм. Твоя жена влюбилась, а я, твой друг, раскрою тебе глаза…
Нас прерывает приглушенный смех позади танка. Мы вскакиваем.
— Ну, вы как маленькие, — разводит руками Пепик Коларж.
Мы с Лацо бросаемся на него. И начинается потасовка. Однако смех настолько заразителен, что даже на шутливую борьбу у нас недостает сил.
— Глядите, какой месяц вышел! — вздыхает Пепик, когда мы, уже угомонившись, опять дружно курим. — После битв в лагерь победителей всегда доставляли прекрасных пленниц. Какой хороший был обычай. Включите это в ваш сценарий. Разве можно в такую ночь не мечтать о женщинах? А мы вынуждены торчать здесь целых тридцать темных летних ночей. Кто это способен выдержать?..
А мне почудилось вдруг, что месяц поплыл над лесом в наш городок, зацепился прямо за ветви нашей груши и стал смотреть, как Яна распускает волосы. Я не увижу этого еще две с половиной ночи…
Наутро
— Молодчина! — похвалил он меня. — Передай и ребятам мои поздравления. Командир высоко оценил твои действия. Лацо тоже не подкачал. И твоя жена командиру понравилась. Это с ним не часто случается. Ну, а теперь давайте рассказывайте. С самого начала.
Понц пребывал в прекрасном настроении, хотя выглядел довольно неважно. Около его кровати все еще стояла капельница. Он чуть было не умер во время учений: слишком долго терпел боли в боку, и, когда его привезли в больницу, оказалось, аппендикс уже лопнул и начался перитонит.
— С самого начала? Это когда ты сделал вид, будто отправляешься на небеса?
— Небеса — не марксистский термин, тебе следовало бы это знать. Уж не ошиблись ли мы с командиром полка, вручив целую роту такому невежде?..
— Я же тебя только замещал, и, наверное, не очень хорошо. Вот Пепик может подтвердить. Да и нервы у меня ни к черту.
— Наоборот, нервы у него — как танковые гусеницы. Знаешь, что они вчера ночью делали с Лацо? Когда все свалились от усталости, они уселись на танке и принялись сочинять сценарий фильма…
Капитан негромко рассмеялся. Мы описали ему учения со всеми подробностями, которые, как правило, не попадают в сводки. Мы по праву гордились своими успехами, а я даже почувствовал какое-то легкое опьянение. Мне уже казалось, что я смог бы участвовать еще в нескольких учениях. Эта мысль, очевидно, невольно проскальзывала и в моем разговоре с Понцом, потому что на обратном пути Пепик измерил мне пульс и почти серьезно заявил:
— Классический случай головокружения от успехов. Говорю тебе в глаза суровую истину. — И он бодрым голосом добавил: — Ничего, признаки его исчезнут, как только на тебя выльют ушат холодной воды.
И он накаркал…
В ту минуту, когда я информировал Лацо о визите к командиру роты, перед нашей палаткой остановился газик. Из него вылез районный военный комиссар, суровый, как бог войны, а за ним насупленный лесничий.
— Что бы это значило? — воскликнул Лацо.
Оказалось, рабочие, заготавливавшие лес, сообщили лесничему, что в первой половине дня слышали автоматную очередь. Лесничий отправился на указанное место, и собака нашла подстреленную серну с детенышем.
— Пятница — несчастливый день, — меланхолично обронил доктор Коларж.
— Пятница пятницей, а ваших заядлых охотников я отправлю сейчас к прокурору, да и вас вместе с ними, — заявил комиссар.
Меня это глубоко задело. Моя рота только что отличилась на учениях, а тут…
— Хороши у вас солдаты, поручик, — иронизировал комиссар. — Хулиганы! Где у вас хранится оружие?
По уставу ключи от комнаты для хранения оружия находились у дежурного. Все автоматы, вычищенные, стояли на месте. Комиссар брал их по очереди и осматривал. Нигде ни пылинки. Переведя дыхание, я уже решил: «хулиганов» ни за что не прощу.